Шрифт:
* * *
Что ж, торжествуй! Ты одержал победу, Зови меня послушною рабой, Но ненадолго поддалась я бреду — Безумью стать вдруг не самой собой. Гляжу в твои глаза, — в них ночь беззвездна, Я заплуталась в этой гиблой тьме, Но выбраться мне из нее не поздно, — Покамест я еще в своем уме! Вот на лице твоем победы скука, — Предшествовала ей всего игра, — А на моем лице, ты видишь, — мука. Что ж, торжествуй! Но как близка пора, Когда я на тебя совсем бесслезно, Не любящая, гордая, взгляну И медленно пойду туда, где звездно И мрак не застилает вышину. АССИРИЙКА
На миг замедлив деловитый шаг, Огромный город, вспыльчивый и властны, К ее лицу подносит свой башмак, Что чистила и украшала ваксой. Как шаль ее старинная бедна, Как пристально лицо над башмаками, И чернота ее труда — бела В сравнении с двумя ее зрачками. О, те зрачки — в чаду иной поры Повелевали властелинам мира, И длились ниневийские пиры, И в семь цветов цвела Семирамида. Увы, чрезмерна роскошь этих глаз Для созерцанья суетной дороги, Где мечутся и попирают грязь Бесчисленные ноги, ноги, ноги… Что слава ей, что счастье, что судьба? Пред обувью, замаранной жестоко, Она склоняет совершенство лба В гордыне или кротости Востока. * * *
Я слабой была, но я сильной была, Я зла не творила, а каялась долго, Небрежно, небрежно жизнь прожила — Подобно ребенку, царице подобно. Мне надобно было воскликнуть: «Постой! Продли мою жизнь! Дай побыть молодою!» Сказала: «Ступай! Этой ночью пустой Дай мне посмеяться над нашей бедою!» Я верила чаду речей и лица, Когда же мне в них обмануться случилось, Сама отвела я глаза от лжеца, И это была моя месть или милость. Вовек не искала того, что нашла, А то, что нашла, потеряла навеки. Богатством утрат возгордилась душа, Надменно отринув хвалу и наветы. Я слабой была, но я сильной была, Я зла не творила, а каялась долго, Небрежно, небрежно жизнь прошла — Подобно ребенку, царице подобно. ОСТАНОВИСЬ, ЧЕЛОВЕК!
Та женщина, неведомая мне, И по причине, неизвестной мне, Так плакала, припав лицом к стене, Беду свою всем телом принимая. Внимала плачу женщины стена. Я торопилась — дальняя страна Меня ждала. Мой поезд был — «стрела». Шла в даль свою толпа глухонемая. Взлетел гудок. Стакан пустился в пляс. Как бледный мим, витал во тьме мой плащ. И вдруг огромный безутешный плач Меня настиг средь мчащегося леса. Печальный поезд сострадал ему — Колесами, считающими тьму, Он так звучал, внушая боль уму, Как будто это плакало железо. Болтался плащ. Приплясывал стакан. О, спешка мира! Как рвануть стоп-кран? Плач, как палач, меня казнил стократ. Подушка сна была груба, как плаха. Остановитесь, поезда земли! Не рвитесь, самолеты, в высь зари! Мотор столетья, выключись, замри! Виновны мы в беде чужого плача. Повремени, мой непреклонный век, С движением твоим — вперед и вверх. Стой, человек! Там брат твой — человек Рыдает перед каменной стеною И бьется лбом в затворенный Сезам. Люби его! Внемли его слезам! Не торопись! Пусть ждет тебя вокзал Прогулок меж Землею и Луною. МУСТАЙ КАРИМ{80}
(Род. в 1919 г.)
С башкирского
БЕРЕГА ОСТАЮТСЯ
По Белой, басистый и гордый, Смешной пароходик чадит. В лаптях, В тюбетейке потертой, На палубе мальчик сидит. Куда он — с тряпичной котомкой? К чему направляет свой путь? Лишь берега дымная кромка Да Белой молочная муть Вдали. И на воду большую Глядит он и все не поймет: — Совсем неподвижно сижу я, А круча, а берег плывет!.. Я — мальчик тот, я! И сквозь годы Кричу ему: — Милый, не верь! Плывем это мы, а не горы, А берег все там и теперь!.. Кричу… А в лицо мое ветер, А палубу набок кренит, Корабль мой почти незаметен — Вокруг него море кипит! Стою… Волны мимо и мимо Наскоком, галопом, подряд… Стою… Словно кем-то гонимы, Дни, месяцы, годы летят… — Сто-ой, дяденька! — вдруг через темень, Сквозь воды, мне — с палубы той: — Плывем-то ведь мы, а не время, А время, как берег крутой, За нами осталось, за нами, Другим — я не знаю кому… А сам ты, влекомый волнами, Что времени дал своему? И эхо сквозь грохот и тьму Все вторит и вторит ему: «Вре-ме-ни-и сво-е-му-у, Времени своему…» ‹1964›
* * *
Душа бунтует, видя черноту Замерзших трав. Душа моя терзается, Когда звезда, сгорая на лету, В насыпанный могильный холм вонзается. В чем смысл? Где милосердие найти? Зачем так беспощадно расточается Все сущее?… Приходят — чтоб уйти. Ушедший — никогда не возвращается… Душа бунтует: отчего все бренно, Что беспредельной создано Вселенной?… А разум мой спокоен. Все — в пути. Что домыслы?… Все движется, вращается. Не вечен мир. Приходят — чтоб уйти. Ушедший никогда не возвращается. Спокоен разум… Бесполезен спор. И все мне ясно: непреклонно-строгий Давным-давно объявлен приговор И истекли обжалованья сроки. ‹1968›
* * *
Я белый лист кладу перед собой Бумаги чистой И черный карандаш, что к ней судьбой Навек причислен. Карандаши придется очинить, Берясь за дело. Но не спеши, рука моя, чернить Лист этот белый! Бумага белая! Огонь ли, лед — Что в ней таится? Она — судьба ребенка, что вот-вот, Сейчас родится… На белом — черный карандаш подряд Чего не чертит!.. Недаром — все на свете, говорят, Бумага стерпит. И радостную весть, и всякий вздор, И труд ученый… На белом пишет смертный приговор Тот стержень черный. Мольбу о снисхожденье пишут здесь, Отмену срока: Помилованье в этом мире есть — Не так жесток он… Указ о мире. О войне приказ — Все черным, тем же, И смотрит мир, не отрывая глаз, На кончик стержня… Любимая!.. Здесь белый снег в тиши Замел все снова… По белому ты черным напиши Одно лишь слово: «Люблю…» ‹1969›
* * *
Давай, дорогая, уложим скарб и одежду, Оставим наш город и этот ветшающий дом, Где в красный наш угол уже не мечта и надежда — Все чаще садится тоска и печаль о былом. И время, как тень, все длиннее у нас за спиною, Вся прошлая жизнь, где забот и обид — без конца, Где столько могил за кладбищенской длинной стеною И столько утрат захоронено в наши сердца. Чем день истомленней, чем сумерки к вечеру ближе И тени заметней — тем глуше и тише река, Ведь к ночи и волны ленивей и медленней лижут Прибрежный песок, не стремясь сокрушить берега. Давай соберемся чуть свет и уедем отсюда В какой-нибудь сказочный город — ведь есть города! Клянусь, я веселым, я праздничным спутником буду, Скажу: посмотри, нам сияет другая звезда!.. У нового города памяти нет и не будет, Той памяти горькой, впитавшейся в вещи, в черты… Пусть здесь остается без нас и о нас позабудет То время, когда обо мне так печалилась ты. Останется наше далекое, доброе детство На кончике тропки лесной, где и солнце и тень. И молодость наша останется с ним по соседству, У старых ворот, там, где встретилась ты мне в тот день Послушай! Постой! Повтори, мне покуда не ясно — Как ты говоришь? Мы уедем, и сменим жилье, И молодость бросим, и в городе новом, прекрасном Останемся жить? Только как же нам жить без нее? Как жить без нее?… Повторил я последнюю фразу, И стало мне грустно, и стало мне холодно сразу. Нет-нет, не теперь, мы еще поразмыслим над этим… Наверное, мы никогда никуда не уедем.