Меня кружило где-то на середине Темзы. Я легла на спину, откашливаясь и тяжело переводя дыхание. Рядом появился Локвуд, подплыл ко мне, взял меня за руку. Подняв глаза кверху, я увидела луну и залитый ее светом тонкий темный мужской силуэт на краю крыши. А течение понесло нас с Локвудом дальше.

– Что ж, – сказал Локвуд, – если измерять успех количеством приобретенных врагов, это был очень удачный вечер.

Было 2 часа 45 минут то ли ночи, то ли утра. Мы сидели на нашей кухне в доме 35 по Портленд-Роу и постепенно приходили в себя. На плите варились яйца, тихо свистел закипающий чайник, пахло поджаренным хлебом. На кухне было светло, тепло, уютно – радость возвращения домой омрачала, пожалуй, только стоявшая на рабочем столе призрак-банка. Череп вел себя весьма оживленно, из облака плазмы ухмылялось и подмигивало зеленое лицо. Правда, мы были в таком настроении, когда подобные вещи легко можно игнорировать.

Мы с Локвудом чувствовали себя словно заново родившимися на свет. Прошло около двух часов с того момента, когда мы сумели добраться до берега и с благоговением ступили на грязную гальку южнее моста Тауэр. Затем, промокшие насквозь, целую вечность добирались до вокзала Чаринг-Кросс и почувствовали себя живыми только после того, как переоделись здесь в сухое. Потом нам повезло поймать ночное такси, и вот, вымытые, чистые, согревшиеся, мы сидим на своей любимой кухне, а все ночные страхи и переживания постепенно отступают прочь. Мы добрались домой раньше Джорджа. Он еще не вернулся – очевидно, с такси ему повезло меньше, чем нам.

– И все-таки, как ни крути, это успех, – сказала я, перекидывая с ладони на ладонь горячий тост, перед тем как отправить его в рот. – Мы перехитрили Винкмана! Мы добыли зеркало Бикерстафа! Завтра можем отнести его Барнсу и закрыть это дело. А Киппс проиграл пари – и это радует меня больше всего остального.

Локвуд тем временем просматривал документ, который мы выкрали из библиотеки агентства «Фиттис» несколько часов назад. Несколько часов? Мне казалось, что с того момента прошла целая вечность. «Признания Мэри Дьюлак» мы предусмотрительно оставили в камере хранения на вокзале Чаринг-Кросс, поэтому брошюрка не намокла и не утонула в Темзе.

– Я обратил внимание, что ни Киппс, ни кто-то из его команды не дежурят больше на улице возле нашего дома, – заметил Локвуд. – Наверное, отступились после того, как мы проделали тот трюк с такси. Теперь только бы поскорее вернулся Джордж. Что-то он задерживается.

– Наверное, не нашел водителя, который согласился бы везти его после того, как он поплавал в душистой лодочке Фло, – сказала я. – Идет пешком. Его шкафчик в камере хранения был пуст, это значит, что до вокзала Джордж добрался целым и невредимым. А как он тащится пешком, известно. Будем ждать.

– Верно, – Локвуд отложил в сторону брошюрку и занялся яйцами. – А знаешь, я, между прочим, оказался прав насчет этих «Признаний Мэри Дьюлак». По большей части это бред собачий. Детский лепет об утерянных знаниях и поисках тайны Творения. Так или иначе, а десять лет, проведенных в диком лесу, не прошли бесследно для головки бедной старой Мэри. Тебе как положить яйцо – в чашечку или на тарелку?

– В чашечку, пожалуйста. Локвуд, как ты думаешь, тот человек на крыше – кто он?

– Не знаю. Но Винкман называл его «милорд», поэтому, я думаю, мы сможем его найти. – Локвуд протянул мне чашечку с вареным яйцом. – Он какой-то богатый коллекционер, а может, современный Бикерстаф, сующий свой нос туда, куда не следует. Кстати, Бикерстаф, похоже, был настоящим монстром, если верить тому, что о нем пишет Мэри Дьюлак. Если хочешь, сама посмотри – на третьей странице. Или на четвертой.

Локвуд приступил к своему ужину (или завтраку?), а я придвинула к себе «Признания». Внутри роскошного переплета с вензелем библиотеки агентства «Фиттис» было всего несколько страничек. На них – собрание разрозненных, не связанных между собой абзацев. Возможно, кто-то скопировал их с оригинала, пропуская по ходу дела те фрагменты, которые показались ему слишком нудными или лишенными смысла. Как и сказал Локвуд, это были стенания по поводу судьбы несчастной женщины, заброшенной в дикие лесные дебри, да пространные, напыщенные философские рассуждения о смерти и загробной жизни, которых я не понимала. Впрочем, немногочисленные замечания Мэри Дьюлак о Бикерстафе были связными и содержательными. Их-то я и принялась вычитывать, постукивая ложечкой по вареному яйцу.

«Кем был Бикерстаф, чья проклятая тень висит надо мной все эти последние десять лет? О! Он был гением! И самым большим нечестивцем, какого я когда-либо знала! Да, я убила его. Да, мы закопали его глубоко в землю, в железном гробу, но стоит мне закрыть в темноте глаза, как я снова вижу его. Вижу выходящим из его лаборатории с мясницким ножом в окровавленной руке. Снова слышу его ужасный голос – вкрадчивый, умеющий убеждать. Инструмент, с помощью которого Бикерстаф сделал из нас послушных его воле марионеток. Ах! Какими мы были глупцами, согласившись следовать за ним! Он обещал открыть перед нами все тайны мироздания, просветлить наш разум. Но в результате только погубил и привел на край безумия».