Шрифт:
— Так чего же ее мучить? Или помочь, или отпустить!
Колоколов внимательно посмотрел на возмущенную Асю, задумчиво согласился:
— Тут вы, пожалуй, правы. Ей нужно переменить место.
Асе почему-то захотелось плакать. Может быть, потому, что жизнь, которой она так восхищалась, таила в себе и темные уголки. А может быть, потому, что она не могла смириться с тем, что рядом есть страдающие люди. Нет, не могла она мириться с несчастьем ближних.
Она ушла за занавеску, сдернула унты, бросила их на оранжевый пень и забралась на кровать. Она раскрыла «Остров сокровищ» на английском языке. И сразу же стало легче. Перед ней зашумели моря и гавани.
Сестры эту зиму усердно изучали английский язык. Много веков звучал он на всех морях, во всех портах мира, на всех широтах и параллелях. Что за штурман, если он не знает этого морского языка? Сестры изучали его в школе, изучали и здесь.
Ася читала, заглядывала в словарь, а Колоколов и Славка сидели у печки на дровах и о чем-то говорили.
Ася опять вспомнила историю Ии Коноплевой, и ей противным показалось веселье Славки и Колоколова. Ей пришла в голову мысль, что счастье часто бывает эгоистичным. Вот он рассказывал о Коноплевой, а сам не спускал глаз со Славки. Сейчас где-то в холодной темной комнате сидит одна эта самая Ия, курит, а они шушукаются, хихикают...
В окно доносилось глухое тявканье лисиц.
У печки затихли.
Стало слышно, как в бутылку, подвешенную к подоконнику, по тряпочке сочилась вода и капала: буль-буль!
Не шуми ты, рожь
Пряди волос, ресницы, невидимый пушок на румяных щеках, воротники, шапки — все обросло инеем. Ася и Славка не вошли, а вбежали в клуб — так подгоняла стужа.
Клуб в Чапо был бревенчатый, просторный. В железных печках его трещали дрова. На стенах висели картины, фотографии, лозунги.
Заведовал клубом по совместительству Анатолий Колоколов. Когда ему вручили этот клуб, грязный, холодный и угрюмый, как амбар, он созвал молодежь и заявил:
— Будете помогать — возьмусь за него, не будете — гори он жарким пламенем!
— Берись! Будем! — загалдели ребята и девчата.
— Ну, вот что, орава! Где нет тепла — там нет искусства. Так говорил один актер, клацая зубами на ледяной сцене. Завтра штурм тайги — будем валить сухостой, клуб начинается с дров, а кончается грамотами на смотре художественной самодеятельности!
И Колоколов сумел сбить вокруг себя, как он выражался, «дружную ораву». За несколько «штурмов» амбар снова превратился в клуб. Его вымыли от потолка до пола, украсили еловыми лапами, сделали фотовыставки. А дровами обеспечили на весь год...
В печке гудело пламя, из дверцы на прибитый железный лист падали пляшущие блики. Сестры бросились к печке, протянули к ней руки.
Колоколов засмеялся, спрыгнул со сцены, подошел к ним, приглаживая мальчишеские вихры.
— В сосульки превратились? Вот я вас в тайгу увезу. Попробуйте-ка в такой мороз в палатке спать!
— Подумаешь, испугал! — зашумела Славка. — Да хоть сейчас поеду!
— Идет! Ловлю на слове! Потом не отбрыкиваться!
— Ты ее, Анатолий, через тайгу-матушку на оленях прокати, да с ветерком! — проговорил шофер Алешка Космач. Это был отчаянный парень, в прошлом дважды сидевший в тюрьме за дебош и хулиганство. Тюрьма оставила на нем следы — татуировку. На левой руке его выколота уродливая женщина. Под ней дымчатые буквы вздыхали: «Любовь разбита». На правой руке целовались два сизых голубка. Дымчатые буквы здесь радовались: «Есть на свете любовь». На плече синий крест над могилой и слова: «Спи родной отец». На груди профиль парикмахерской красавицы и строка: «Сердце красавицы склонно к измене». На спине крупно, как лозунг: «Годы уходят а счастья все нет». Как большинство уголовников, Космач был сентиментальным.
Немало лет он имел дело с милицией, с судами, с тюрьмой. Но наконец это ему надоело. Он приехал к матери в совхоз и зажил, как все...
На сцене шла репетиция чеховского «Юбилея». Роли исполняли редактор газеты, судья, библиотекарша и учительница. Все это была молодежь. Сейчас они больше смеялись, чем репетировали.
— Братцы! А ведь Новый год на носу, и концерт потребуют с нас, как с миленьких! — крикнул Колоколов.
Ася устроилась около печки, уткнулась в книжку: она учила для концерта «Персидские напевы» Есенина.
Колоколов со Славкой сели в последний ряд. Они ждали репетиции своего номера.
— Мне очень хочется, чтобы ты получше узнала тайгу, — шептал Колоколов. — Пожить здесь и не узнать ее — глупо. Ведь больше уже никогда — понимаешь? — никогда ты сюда не приедешь! Каларская тайга, гольцы!
Славка с удовольствием слушала его и радовалась, что они могут шептаться.
— Поедем со мной в стадо? Увидишь оленей, таежные дебри...
— Я же сказала — поеду! — задорно ответила Славка.