Шрифт:
На другой день, в воскресенье, Славка ушла с Колоколовым на лыжах в тайгу.
Когда вечером она, озябшая, виновато вошла в комнату, Ася, задыхаясь, прошептала:
— Ты предательница!
— Асенька! Не сердись! — Славка двинулась к ней.
— Не подходи!
Славка растерянно остановилась посреди комнаты.
— Как же ты теперь поедешь во Владивосток? Как? Как?!
— Не знаю, — пробормотала беспомощная Славка.
— Он целовал тебя? Да? — требовала ответа Ася.
— Нет еще, — прошептала Славка.
— Я презираю тебя! — глаза Аси расширились. — Ты забыла клятву! Ты предала мечту и меня!
Славка остолбенело смотрела на нее. Да, она забыла клятву у Кремлевской стены.
— Что же ты молчишь? Говори! Или нечего уже сказать?
И Славка уныло молчала. Ей действительно нечего было сказать.
Воровка
В эти дни опустели многие клетки...
Лисица в яростной ненависти оскаливала хищный рот, в зубы ей совали провод, и удар тока мгновенно умертвлял ее. Потом опытные мастера ловко снимали чулком драгоценную шкуру. Кровавые тушки каменели на снегу.
Когда грубые руки хохочущего Космача схватили за шиворот красавца Андреяшку, Ася отвернулась. И хоть угрюмый, непримиримый, дикий нрав лиса не располагал к дружбе, все же Асе было грустно при мысли, что вот сейчас кончится чья-то неповторимая жизнь.
Вывороченные мездрой вверх влажные шкуры обезжиривали. Лисий чулок натягивали на клин правилки и березовым скребком выдавливали из-под пленки желтоватый жир.
В просторном светлом складе было тепло. На стенах висели сохнущие шкуры лисиц. С десяток девушек старательно скоблили жирную мездру. Зверовод — старик Дорофеев — зорко следил за ними юркими, острыми глазами. Он то и дело покрикивал, раздраженно и резко:
— Осторожней! Это тебе не собачья шкура! Рот разинешь — прорезь сделаешь. Волосы испачкаешь жиром. Своим карманом ответишь!
Ася терпеть не могла грубости и поэтому не любила Дорофеева.
При скоблении не удавалось выжать из клеток весь жир и поэтому во время сушки остатки его высыпали на мездре мелкими капельками.
Ася снимала со стены шкуры, стирала жир тряпкой, потом бросала их в барабан с опилками, смоченными бензином. Она крутила барабан, и опилки окончательно очищали жир и с мездры и с волос, если их загрязняли.
Ася сняла с гвоздя лучшую шкуру, прошептала:
— Эх, Андреяшка, Андреяшка! — и сунула ее в барабан. Неуклюже сделанный, расхлябанный барабан скрипел, трещал. Крутить его было тяжело. А тут Дорофеев то и дело покрикивал:
— Быстрей, быстрей! Двадцать оборотов в минуту! Поняла? Иначе без толку будешь крутить!
Ася крутила сильнее, лицо покрывала испарина, руки горели. Но она подбадривала себя тем, что ей нужно укреплять свои мышцы, что это вроде физкультуры. В училище слабосильных не принимают. И барабан громыхал, в нем шуршали опилки, пахли бензином.
Сквозь заледеневшее окно смутно виднелись седые сосны. Тайга была рядом. Сегодня уезжала в нее Славка. С Колоколовым. Ася просила остаться, но Славка рвалась посмотреть оленьи стада.
— Да ты не бойся, Асенька, — как можно более кротко и ласково уговаривала Славка. — Ничего со мной не случится. Понимаешь? Ни-че-го! Ведь ты у меня золотая, умная.
— Не подлизывайся! Сама себе не веришь, — оборвала ее Ася.
Так они утром и расстались почти в ссоре. Ася нахмурилась, сильнее завертела барабан. От напряжения болели поясница, руки, ноги.
По-медвежьи тяжело и мягко вошел в большущих унтах директор совхоза Татауров. Его крупное лицо, изрезанное глубокими морщинами, как всегда, угрюмо. Коротко подстриженные светлые усы и брови так щетинятся, что кажутся колючими, точно сосновая хвоя. Не здороваясь с людьми, не глядя на них, он молча посмотрел, как обезжиривали шкурки, снял со стены несколько уже обработанных шкур, повертел их, подул на шелковистый мех и, не обращая внимания на подскочившего Дорофеева, ушел в склад.
Ася увидела в распахнувшуюся дверь множество мехов, подвешенных к потолку, завернутых от пыли в желтую бязь и марлю. По стенам на крюках висели бунты беличьих шкурок. Лежали пачки шкур и на полках. Их принесли из тайги охотники.
В складе окна были замазаны мелом, чтобы на меха не светило солнце. Из склада запахло нафталином, мехами, зверем.
«Вот оно мягкое золото! — подумала Ася. — В каких чащобах и дебрях таились эти звери?» И Асе представилась глухая ночь в нехоженой тайге. На белой поляне пылает лунное пламя. Из кустов, заросших куржаком, выскользнула огненная красавица лиса. Крадется, вынюхивает, где зарылись в снег тетерева... А сейчас эта лиса здесь. Как приятно погрузить руки в мягкую, теплую, шелковую груду меха!