Видно, новеньких пригнали. Ведут мыться-умываться. Пожалуй, и с мылом. Для чего ж иного шайки?

Патин пустился от устья Шексны обратно на противоположный волжский берег. Но там, как раз на выходе, раздевался для той же антившивой цели красноармейский взвод. Без плакатов, зато с винтовками, которые деловито составляли в козлы. Вроде бы и нечего мужику бояться таких же голых, теперь уже без всяких звёзд, мужиков, но он саженками пошёл вверх и добрый час пережидал, пока они отмоют боевую гарь. Может, как раз ночные герои, чего им мешать. Полёживал под кустом, каждый раз вжимаясь в песок, когда проходили люди. Ведь и женщины случались, и совсем девочки; одной такой угораздило бросить под куст мячик, лезть на четвереньках за ним, а когда Патин стрелой выскочил навстречу, ещё и в ладоши захлопать:

— Ма-а, живой!..

Куст ли, человек ли — пойди разбери. Но мать-то, видимо, разобралась — бегом прочь от куста, из которого выпрыгивают в воду голые мужики!

Патин как ошалелый вниз по течению бузовал. Видел ещё издали, что красноармейцы натёрлись досыта свежим песочком, в колонну по два — и шагом марш в уличное нагорье. Знай спеши и сам одеваться. Мало ли опять кого принесёт. Одеяльце-то где? Под лодкой. Было бы смешно, если бы и лодка вдобавок уплыла или убежала — хоть за красноармейцами, хоть за визжащими на другом берегу беспризорниками.

Но лодка, спасибо ей, оставалась на своём законном месте — утлой мордой на горячем, уже сильно прогревшемся песочке. Патин завернулся в одеяло и рысцой, подметая свои же следы и озираясь, пустился восвояси.

Вся его одежда была выглажена и вдобавок разложена на стуле.

В этот же день с почты, которая, оказывается, работала, на имя доктора Бобровникова принесли условленную телеграмму: АНДРЮША ЕДУТ ЛЮБИМЫЕ ГОСТИ. Капа, дочь земляка Тишуни?..

Доктора не было, телеграмму подала Авдюша. Он благодарно за всё покивал ей враз занывшей головой и побежал берегом к Гордию.

Там он застал... опять Савинкова! И не то чтобы обиделся, что его не известили, — просто напомнил:

— Если не ошибаюсь, меня оставили здесь доверенным лицом?

Савинков понял.

— Бросьте, Андрей. Мне показалось — за мной следили. А сюда ближе... да и главную квартиру не засвечиваем. Вечером всё равно вас известили бы. Что случилось?

Патин подал телеграмму и объяснил, что за всем этим кроется.

— Что делать?

— Как что? — вроде даже повеселел Савинков. — Встречать дорогих гостей.

— А здесь?..

— Капитан Гордий останется. — Он взглядом отсек всякое возражение. — Сам же мне сказал: пути так разворотило, что за неделю не соберут. Сколько вёрст?

— Пароходом, так сутки по Шексне кружить...

— А пехоходом?

— Тоже не поспеть на встречу. Вёрст тридцать по прямой.

— Лошадей?..

Гордий со своей обидой — его-то не берут — зыркнул на Патина:

— А машинист Егорий? На Слипе живут паровозники, лодочники. И разные другие мастеровые, но в общем-то это крестьянская слобода. Лошади у них наверняка имеются.

Они даже не заворачивали к доктору — по пути оттяпали ножом верёвку первой попавшейся лодки и переправились на другой берег, чуть пониже барского дома Крандиевских. Дальше была слобода, носившая непонятное название — Слип. Вроде судостроительного заводика что-то намечалось, док небольшой начали строить да эти самые слипы — дощатые спуски с берега к воде. Теперь все частью разобрали, частью пожгли на кострах, но название осталось. Слип, надо же!

Дом Егория они нашли без труда, а лошадей и того быстрее. Ни о чём не спрашивая, Егорий просто пробежался по окрестным закоулкам и вернулся с мерином и кобылой.

— Можно было и покрепче жеребца заполучить, но ведь ржёт, проклятый, особенно в ночи-то! — начал ещё извиняться он. — Зачем вам ржанье?..

— Незачем, друг расхороший, — приобнял его Патин. — Но как же за лошадей расплачиваться?

— Пригоните, ежели...

— А как нет?

— На нет и суда нет. С Богом, — перекрестил он и опять стал извиняться: — Вот худо, что седел не сыскалось второпях, подушки разве...

Соломенные подушки притянули-затянули седёлочными ремнями — чем не сёдла? Наказав Гордию сейчас же возвращаться на ту сторону, пустились ещё засветло. Остерегаться уже было некогда. Но Савинкову вздумалось свернуть к дому Крандиевских.

— С пустыми руками в гости не ездят.

Вот и весь сказ. Он один скорым шагом пустился в ворота барской усадьбы, про которую и Патин в гимназические годы был немало наслышан. Здесь жили художники, писатели, какие-то взбалмошные интеллигенты, чуть ли не революционеры, — без полиции не обходилось. Да и сейчас как в содоме: вопли, смех, детская несуразная матерщина, окрики воспитателей-надзирателей...