Шрифт:
Митинг продолжался.
Командир батареи все еще говорил. Это были простые солдатские слова и вместе с тем пламенные, полные любви к Родине. О трудностях и надеждах своей родной земли говорил майор. Потом слово взял парторг Наумов. Он обращался к присутствующим, как к сыновьям. Большая человеческая забота звучала в каждом слове этого коммуниста, ибо, как всегда, он подчеркивал: жизнь человека бесценна, и ею надо дорожить.
Я, как комсорг батареи, тоже выступил. Помню, что говорил о трудностях и невзгодах солдатской жизни, о радости побед, о братстве по оружию и о тех, кто все еще ждет нас, в частности, в далекой отсюда Польше.
В то время, когда я выступал, костюшковцы уже шли в атаку на окопы врага, преодолевали минные поля и проволочные заграждения, укрепленные огневые точки, шли под огнем орудий, минометов, винтовок и пулеметов… Не взирая ни на что они шли только вперед.
Известие об этом первом историческом сражении польской 1-й пехотной дивизии имени Тадеуша Костюшко дошло до нас несколько позже.
Спокойно я глядел на волны Керченского пролива. Они продолжали шуметь, а воздух, пропитанный запахом йода, был сейчас удивительно неподвижен.
Будет шторм, предчувствовали мы.
— Разойдись! — раздалась команда.
Окончились торжественное построение и короткий митинг. Мы пошли на отдых, и сразу же на морском берегу стало многолюдно. Несмотря на холод, многие артиллеристы бросились в соленую воду выкупаться.
Через много лет, в октябре 1967 года, при посещении исторических мест боев под Ленино экскурсовод, седовласый старичок, сказал мне:
— Помню вас, поляков, и бой за нашу деревню. Очень спешили вы. Многие погибли. Потом я помогал их хоронить в этой братской могиле. Больше пятисот…
Я слушал его слова о героях, которые остались здесь навсегда, и о тех, кто, залечив раны, пошел дальше на запад.
«Военная судьба была ко мне, пожалуй, благосклонной», — думал я, осматривая исторические места боев моих братьев, солдат-костюшковцев.
Сопровождавший меня старик полагал, видимо, что я один из тех, кто был здесь в 1943 году. Я не стал рассеивать его заблуждения. Не сказал ему, что именно в это время мы сидели на берегу Азовского моря, жадно курили цигарки, рассказывали солдатские анекдоты. Одним словом — отдыхали. Но это был отдых перед дальней дорогой…
Мой собеседник восхищался мужеством костюшковцев. Рассказывал, что тысячи людей посещают эти памятные места боев… Слушал я его внимательно. А кругом раскинулись плодородные поля. Здесь вырос красивый город Ленино, и в самом центре его, в этом исторически важном для польского народа месте, воздвигнут прекрасный памятник в честь погибших здесь братьев-поляков. Каждый, кто приходит сюда, на эту прекрасную землю, обильно политую кровью польских и советских воинов, испытывает глубокое волнение.
Нет, не сказал я своему проводнику, что впервые в жизни в этих местах. Я колебался, стоило ли сказать ему, что в то время, когда здесь проходило сражение, я был отсюда более чем за тысячу километров по прямой на юго-восток и носил тогда фуражку с красной звездочкой. «Впрочем, так ли это существенно: орел или звездочка на фуражке? — подумалось мне. — Ведь мы были в одних рядах, независимо от национальности, и боролись за общую цель: «За Вашу и Нашу свободу»…» [51] .
51
Патриотический и интернациональный лозунг, выдвинутый польскими демократами в 1831 году в знак союза с передовыми представителями русского народа в совместной борьбе против царизма, польских и русских помещиков и капиталистов. — Прим. ред.
НA БЕРЕГУ МОРЯ
Я стоял на берегу моря и смотрел в синюю даль горизонта, где пенились в вечном танце бушующие гребни волн. Темно-зеленая вода шумела монотонным бесконечным гулом.
Море!
Как жаждал я его увидеть! И наконец…
Еще в Польше мечтал увидеть когда-нибудь крутые Крымские горы, сохранившие память о земляке-скитальце — великом поэте-пророке Адаме Мицкевиче.
Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней, Как черный вал идет, клубясь и нарастая, Обрушится, вскипит и, серебром блистая, Рассыплет крупный дождь из радужных огней [52] .52
Отрывок из сонета «Аюдаг». Перевод В. Левика.
Я знал, что Адам Мицкевич, бродя по светло-коричневому хребту Медведь-горы, восхищался отдаленными вершинами Демерджи и Чатырдага… И, глядя вниз, в далекую долину у моря, любовался красотой Алушты…
Чернеют гребни гор, в долинах ночь глухая, Как будто в полусне журчат ручьи впотьмах; Ночная песнь цветов — дыханье роз в садах — Беззвучной музыкой плывет, благоухая [53] .Нескончаемая голубизна морских вод напоминала поэту вьющуюся ленту голубого Немана, затерявшегося в литовских пущах.
53
Отрывок из сонета «Алушта ночью». Перевод И. Бунина.