— В то время было восстание поляков против царизма, — ответил я тоже по-польски.

— Ну что ж, неплохо! Впрочем, об этом мы еще когда-нибудь поговорим, — сказал Сапёрский и повернулся к молчавшему все это время товарищу: — Пригодятся, товарищ политрук. Эти двое орлов будто бы с неба к нам свалились… В каждом расчете не хватает людей.

— Я не возражаю, Вася. Ребята молодые, и видно, что рвутся в бой… А что они за орлы, это мы еще посмотрим. — Политрук дружески кивнул нам, вынул из кармана носовой платок и начал вытирать им потный лоб.

— Сержант Сорокин! У вас со вчерашнего дня не хватает двоих людей. Так вот, принимай пополнение! Передай писарю батареи, пусть зачислит ребят в состав вашего расчета. Накорми, получи для них обмундирование. А этому босому пусть старшина выдаст сапоги, а то не успеет еще понюхать пороху, как станет хромым. — Лейтенант встал и похлопал нас по плечу: — С этой минуты вы — артиллеристы 1-й батареи 968-го артиллерийского полка 395-й стрелковой дивизии. Запомните это как следует, ребята…

— Постарайтесь оправдать доверие, которое оказали вам, приняв вас в ряды нашей прославленной части, — добавил политрук.

Офицеры, продолжая разговаривать, направились к берегу речки. Командир батареи развернул на ходу большую карту.

— Отличные у нас командиры, верно, ребята? — не скрывал сержант своего удовлетворения. Он достал кисет с табаком, протянул нам по клочку газеты. — Закуривай! — предложил он, скручивая козью ножку. — Сейчас я познакомлю вас с личным составом нашего орудийного расчета, а потом что-нибудь перекусите, и я расскажу вам, что будет входить в ваши обязанности. Для более основательной учебы сейчас нет времени. Обстановка скверная, сами видите, что творится…

Затягиваясь крепким табаком, мы смотрели на запад. Алое солнце клонилось уже к горизонту.

А через речку и болотистую ложбину все шли и шли войска. Шли обозы, автомашины и тракторы, доносился рев моторов. С перевязанными руками, ногами и головами, пешком или на подводах, на измученных лошадях, передвигались усталые, ослабевшие солдаты, угрюмо смотря себе под ноги. Они еще совсем недавно храбро сражались с врагом, а теперь шли молча, подавленные и расстроенные отступлением. Невеселая это была картина.

— Скверная обстановка… Эх, черт подери, скверная! — глядя на отходящие части, мрачно шептал командир нашего расчета.

— Эти сцены для меня не новы, мне и раньше доводилось не только их видеть, но и самому принимать участие, — непроизвольно сорвалось у меня с языка.

— Да? А когда это было?

— В сентябре 1939 года у нас, в Польше. Мы отступали тогда под натиском гитлеровских войск с Бещадских гор до самого Львова. Дальше уже было некуда, товарищ сержант…

Сорокин внимательно посмотрел мне в глаза, глубоко затянулся и выпустил через нос длинную струю дыма.

— Знаю, друг, — сказал он задумчиво. — На войне всякое бывает. Иногда приходится и отступать. Для солдата это сплошные мучения. Но не переживай! Мы еще отплатим им за все сполна. Верь мне, наступит время, обязательно наступит, когда и мы зашагаем на запад. Эх, друзья!.. — хотел что-то сказать сержант, но не успел. Вокруг поднялся невообразимый шум. Со всех сторон неслись возгласы, команды, крики: «Воздух! Юнкерсы!»

В мгновение ока рассыпались колонны пехоты, шедшей до этого в походном строю и соблюдавшей относительный порядок. Остановились автомашины и тягачи. С них спрыгивали солдаты и бежали в поле. Только возницы хлестали кнутами своих лошадей и мчались вперед по опустевшей дороге.

Гул самолетов нарастал. Они летели с запада, но их еще не было видно — солнце, которое клонилось к горизонту, слепило нас своими лучами.

Казик кинулся к речке. Я понял почему: там виднелись свежие воронки от бомб. Я хотел бежать за ним, но стоявший рядом со мной сержант успел схватить меня за локоть и потянул за собой. Мы упали в ближайший ров, еще пахнущий влажной, сырой землей. В нем уже кто-то лежал, и мы накрыли его сверху своими телами.

Я лежал беспомощный, словно ребенок или затравленный зверек, ожидая смерти либо избавления, и чувствовал, как страх парализовал все мое тело.

Пронзительный свист падающих бомб на минуту оглушил меня. Я заткнул уши руками. Раздался взрыв, второй, третий… Земля заходила под нами. Казалось, что она вдруг ожила: дрожит, расширяется и сжимается, поднимается и опускается, — одним словом, дышит…

Сколько это длилось? Не знаю. Хотя я и заткнул уши, но отчетливо слышал оглушительный рев самолетов над головой. По-видимому, «юнкерсы» летели очень низко. Вслед им затарахтели ручные пулеметы. А может быть, стреляли с самолетов?

И вдруг наступила тишина, удивительная тишина, и я почувствовал, что земля успокоилась, перестала дрожать и колыхаться. Я отнял руки от ушей. Со всех сторон доносились крики и призывы о помощи.