Шрифт:
Мария выходит из палаты следом за врачом, который не нравится ей своей молодостью и надменной красотой. Она обращается к нему, заискивая, пряча глаза и злясь на себя за то, что не может вести себя с достоинством и твердостью. На ее вопрошающий лепет реаниматолог раздраженно морщится.
– Я же говорю вам, что ближайшие сутки выявят какую-то динамику. Пока – все тяжело. Мягкие ткани – ерунда. Это поправимо. И кости срастутся. Остальное – не в наших руках.
– А в чьих руках, в чьих? – выкрикивает Маня, хватая вдруг врача за пуговицу халата.
Он руку ее стряхивает, трет нетерпеливо лоб.
– Мы делаем все возможное. Организм у вашего брата крепкий, судя по всему, но… тут уж как Бог даст. Единственное, что скажу определенно, – нижняя часть тела обездвижена, бесчувственна. Решение об операции на позвоночнике не нам принимать.
– Господи, да мне-то что делать?!
– Ждать! Пока это – все, – припечатывает врач и отходит от Мани.
Она садится на банкетку, нащупывает в кармане телефон, набирает номер.
– Паша? Да, это я. Все плохо. Если Тосик… выживет, его надо переводить в другую клинику. Где могут оперировать позвоночник?
Павел что-то долго и с жаром говорит. Маня кивает.
– Да, я поняла. Да, мы поможем ему. Спасибо… Нет, я не могу уехать. Деньги? Да, ты ведь что-то дал мне. Хорошо, буду звонить.
Она сидит, обхватив себя руками, и смотрит на истертый линолеум на полу. Ждать, надеяться, отчаиваться и снова надеяться. Сколько времени и сил потребуется ей на это изматывающее ожидание? «Ждать и догонять – хуже нет!» – говорила Аля. Нет, есть… Пустота после ухода близкого человека и еще понимание: ну, вот и все – конец, безнадежность… И потому Голубцова должна, собрав все силы, терпеть и верить. И быть рядом с человеком, у которого никого, кроме «сестры» Мани, на свете нет.
Глава двенадцатая
Эта зима превращается для нее в один бесконечный серый день, наполненный больничными хлопотами вокруг Трофима, который и мучается, и радуется тому, что Маня бестрепетно ухаживает за ним. Трофим уже может сидеть, с аппетитом ест все, что приносит из дома Голубцова, читает взахлеб сложные и скучные в Манином представлении тома классиков и подолгу смотрит в окно на белый больничный двор, в котором происходят едва заметные, но неумолимые изменения. Преддверие весны угадывается и в нависающих над окнами узловатых сосульках, и в черной змейке первой проталины, и в яркости и высоте клубящегося голубого неба.
Маня наводит порядок в тумбочке и украдкой бросает взгляды на Трофима, созерцающего светлый квадрат окна. Она подмечает, что бледность на его запавших щеках сменяется слабым румянцем, а в огромных глазах, кажется, не стоит привычная безысходность. В последние дни Трофим все больше сосредоточенно размышляет о чем-то, а не оплакивает себя.
– Ну, Тосик, ты готов к полету за океан?
Маня с улыбкой подходит к «брату».
– Перестань, Манюнь. Пустое… – без всякого выражения спокойно отвечает Трофим.
– Да почему же пустое? Павел все узнал, дело верное. Как можно отказываться от такого шанса? Тосик, ты у меня не только ходить, ты бегать будешь!
Он мотает головой, поджимает губы. Маня обнимает его за плечи:
– Знаешь что, дорогой, с таким настроением, конечно, ничего не получится!
– Дело не в настроении, а в несентиментальной реальности… У меня нет денег на поездку и операцию. От мнимого самаритянина – твоего жениха я деньги не приму. Это так же очевидно, как то, что эта сосулька, сколько бы она ни росла, в конечном итоге растает. Непреложный закон.
Трофим указывает пальцем на окно.
– Так, ты делаешь попытки обобщать и философствовать. Уже хлеб! – заключает Маня, заправляя прядь буйных волос за ухо.
– Ну ладно, Бог с ним, с Павлом! Таких средств, я думаю, и у него не найдется. Но у нас же есть две квартиры! Огромное богатство! Куда его и тратить, как не на здоровье? А, Трофим, ну, если ситуация так сложилась?
– Я ни за что не посягну на твою квартиру! Ты что же, сестрица, подонком меня выставляешь? – отшатывается от Мани Седов.
Он откатывает коляску от окна, подвозит к кровати.
– Нет, я сам! – категорично выбрасывает руку, запрещая Мане себе помогать. Когда он грузно перекатывается на кровать, Голубцова, подтыкая под его ноги одеяло, начинает лепетать:
– Трофим, деньги от твоей проданной фуры не бесконечны. Нужно как-то выкарабкиваться. Я ведь… живу у Павла. Зачем мне Алина квартира, которая летом станет по закону твоей?
– Да, жена должна жить с мужем. При условии, что муж надежен и не выгонит ее на улицу при изменении направления судьбоносных ветров, – изрекает Трофим, отворачивая лицо к стене.