– Сама такая.

Ника не смогла удержаться от улыбки:

– Опять ты бука. Суфлер – это тот, кто подсказывает актерам реплики, если они забыли. Ничего тут нет обидного, хорошая профессия, не хуже многих.

Дашка искала в ее лице признаки насмешки, не нашла и успокоилась. Покосилась почти виновато:

– А… кто тут суфлер?

– Да это я так, к слову… У нас и будки-то суфлерской нет. Сами справляются.

Когда дело дошло до танцевальной интермедии, Ника поспешила уйти, но в дверях не совладала с собой и обернулась. Она знала, Липатова точно понимает: интермедия неудачна. Без хореографа им не обойтись, танец разваливается на части, хотя при желании все можно было бы исправить за несколько часов. Однако в существующем виде лучше вообще было бы отказаться от этой вставки, она только портит общий рисунок спектакля: неудачные движения, громоздкая бестолковая композиция, лишнее мельтешение. Ника испытывала неловкость и не хотела смотреть на эти потуги, не имеющие ничего общего с танцем. Ведь она точно представляла, каким он мог быть.

Спустя несколько часов Ника вернулась в зал. Его воздух еще помнил репетицию, еще искажался ее эмоциями, хотя и не так сильно, как бывало после спектаклей: не тот выброс энергии, намного меньше. Самым сильным ощущением, наливавшим тяжестью складки занавеса, оставалась все та же неловкость и досада плохо поставленного танца. И Ника вдруг услышала вызов, на который может ответить. Не отдавая себе отчета в том, что осмеливается сделать, она уже стояла за пультом и включала подобранную для интермедии музыку. Всего в несколько прыжков, пока играло вступление, девушка оказалась на сцене и осоловелым, ничего не видящим взглядом окинула ее, как сетью, скорее чувствами, чем глазами, измеряя ее протяженность и глубину, прикидывая, каким пространством располагает. А потом она стала танцевать.

Все прожитые в Москве годы она старалась не вслушиваться в мелодии. Пропускала новинки, забывала классику, чтобы ничто внутри не напоминало ей о прошлом музыкального диджея и призера танцевальных конкурсов. Прочь, прочь… Теперь все стало иначе – или было по-прежнему. Как когда-то. Пусть движения не такие четкие и ладные, но тело уже приноравливается к ритму, естественно и ловко, с каждым тактом все удачнее. Мышцы накаляются, вибрируют от усилий, таких приятных, знакомых и непривычных одновременно. Взлетают руки, вправо, влево. Поворот вокруг своей оси, так, что все сливается в смазанную пелену. Прогиб, прыжок. Раз, два, три. Резкий вдох, чтобы хватило воздуха на следующее движение. Четко, выверенно, умело. Тело живет само по себе, свободное, сильное, Ника почти не соображает, не гадает, что предпримет в следующий миг, – музыка ведет ее, и она подчиняется каждой клеточкой, каждым натянутым сухожилием. Ноет усталый голеностоп, но она не обращает на это внимание. Такие мелочи! Как можно думать о мелочах, когда тобою овладевает самый страстный, самый горячий партнер – танец. Противиться ему невозможно, он сильнее и неумолимее в этот момент, чем все сущее на земле. Да и нет ничего на земле, кроме музыки и желания ответить ему. Двигаться. Выражать телом то, что никогда не осмелишься произнести вслух. Лететь, парить над сценой – когда привыкла ходить, поджав плечи. Чистое, незамутненное наслаждение, взрывающееся в ступнях и кистях рук стекольными брызгами, острыми до боли. Настоящая жизнь.

Музыка кончилась. Всего сто семнадцать секунд экстаза, и вот Ника очутилась на середине сцены, приходя в себя. Она стояла на коленях, ощущая суставами твердость сценического пола. Голова запрокинута, рот исказила сладострастная улыбка, грудь под футболкой неровно вздымается и опадает, прядь волос петелькой прилипла ко взмокшему виску. Ника отвела ее рукой, вдруг ставшей чужой, неподатливой. И тихо, счастливо и устало засмеялась.

И тут внезапно в гулкой, особенно сильной после взрыва звука тишине зала раздались хлопки. Ника испуганно и некрасиво дернулась и замерла, застигнутая врасплох. Хлопки раздавались с края первого ряда, с дальнего от прохода места.

– Это было шикарно. Нет слов, просто – шикарно.

Кирилл и его ни с чем не сравнимый голос, который заставлял Нику покрываться сладкой испариной, сейчас довел почти до тошноты. Она вскочила на ноги, чувствуя, как кружится голова и все вокруг нехорошо плывет. Надо было что-то сказать, как-то оправдаться… Сколько времени он провел в кресле? Он видел весь танец, нет смысла отрицать очевидное.

– А ты, оказывается, настоящее сокровище, – продолжал Кирилл, не замечая ее состояния, близкого к обмороку. – Липатова знает, что ты умеешь так танцевать? Ты ведь билетер?

– Я… – она услышала свой моментально севший от волнения голос и тут же вспомнила, что не должна при нем говорить.

Не дождавшись продолжения, Кирилл поднялся с кресла и в порыве оживления приблизился к сцене.

– Нет, я серьезно! Это было здорово. Так… легко, и одухотворенно… Причем под ту самую музыка, что выбрана для интермедии. Тебе, наверное, смешно смотреть на наши жалкие попытки двигаться под музыку. Полная лажа. А ты грандиозна. Профессионально занимаешься? Я же вижу…

Молчать дальше было бы идиотизмом, и, хотя Ника секунду всерьез обдумывала возможность убежать без объяснений, здравый смысл одержал верх. Она довольно нарочито откашлялась и поморщилась, придерживаясь рукой за горло и делая вид, что больна.

– Да, я занималась танцем. Раньше, – голос намеренно хриплый, как при ангине. – Теперь уже нет.

– Твое тело говорит другое. Ты двигаешься… Просто удивительно. У актеров это просто сценическое движение, знаешь… А у тебя что-то совершенно иное… Как вспышка. Как… Ох, где же мое красноречие, нет слов! Ты часто репетируешь под эту музыку?

– Впервые. Не знаю, что на меня нашло, – призналась Ника нехотя.

– Значит, ты все это делала… просто так, не обдумывая заранее? Не планируя? – Теперь он стоял внизу, прямо у ее ног, а Ника по-прежнему на подмостках, глядя на него сверху и чувствуя себя словно на пьедестале.

У Ники перехватило дыхание. В эту минуту Кирилл смотрел на нее так, будто видел впервые, видел по-настоящему. В его зрачках, широких от полумрака, влажно горели огоньки потолочных светильников, но казалось, что за этим отражением, в самой глубине, шевелится кто-то. Древний, чуждый и пугающий. Девушке захотелось отшатнуться, но, когда Кирилл протянул ей узкую выточенную руку, она отозвалась всем телом, подалась вперед и положила свою ладонь в его. Прикосновение было сухое, будто даже с примесью мела или талька, и очень горячее. «Я Ника», – чуть не сказала она ему, чувствуя, что только теперь они познакомились.