– Если бы тебя сумели схватить до отъезда из Державы, ты была бы обречена. Но сейчас эта опасность миновала, и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы сохранить твою нынешнюю личину. Пока она остается нетронутой, Атлантида может подозревать меня сколько угодно, но ничего не сумеет доказать.

– Но ты говорил, что не смог ни в чем убедить инквизитора. Она снова в тебя вцепится.

– Да, но не сразу. Твое вмешательство нанесло ей удар. Инквизитору понадобится время, чтобы прийти в себя. И потом, я не могу просто исчезнуть. По законам нашей страны, нельзя оставить трон пустым. Правящим принцем провозгласят Алекта.

И это станет концом дома Элберона.

Фэрфакс налила себе тарелку супа и откусила от мясного пирожка.

– Так у нас нет выбора, кроме как оставаться в Итоне?

– Пока это в наших силах.

– А когда это окажется не в наших силах?

– Тогда мы подвергнемся испытанию.

Тита окинули взглядом, исполненным стоицизма, и с тенью грусти. Какие у нее глаза красивые...

Мысли замедлились, стоило осознать: эти глаза могут оказаться последним, что он увидит перед смертью.

– Ты ввязался во все это только из-за своей матери. – Замечание вернуло Тита к настоящему. – А что, если инквизитор права?

Что, если инквизитор права? Большая часть короткой жизни матери оставалась для него тайной, как и многие из ее видений.

– Учти, что инквизитор хотела выбить меня из равновесия.

– Твою мать убил твой дедушка?

Лицо Тита запылало.

– Да.

Взгляд Фэрфакс оставался спокоен.

– Почему?

– Чтобы сохранить дом Элберона. Он отказался уйти как последний принц династии.

Когда Атлантида предложила выбор: устранить монархию полностью или пожертвовать своей дочерью, активной участницей Январского восстания – принц Гай выбрал последнее. Секреты постыднее в долгой истории дома Элберона найти можно, но с трудом.

– Твоя мать правда предвидела в детстве собственную смерть?

– Не знаю.

– Она что-то рассказала тебе перед смертью?

– Только, что если я хочу увидеть своего отца, то должен свергнуть Лиходея.

Тит никогда бы не упомянул отца, но клятва кровью обязывала говорить правду.

Фэрфакс задумчиво жевала.

– Извини, что спрашиваю, но кто твой отец?

Щеки запылали еще сильнее, если такое возможно.

– Я и сам не знаю.

– Твоя мать никогда о нем не упоминала?

– Она много о нем говорила.

О его любви к книгам, прекрасном певучем голосе, улыбке, способной поднять солнце посреди ночи.

– Но ничего, что помогло бы его опознать.

О, как Тита взбудоражила возможность, прозвучавшая в вопросе матери! «Ты хочешь увидеть отца?» Он счел этот вопрос чем-то вроде «Хочешь кусочек торта?» – когда торт приносят через минуту.

Фэрфакс помешивала суп ложкой.

– Что ты сказал, когда услышал, что должен свергнуть Лиходея?

Тит тогда чуть не утратил дар речи от страха и разочарования, теснившихся в душе. И от гнева – что собственная мать так подшутила над ним.

– Я сказал, что не собираюсь бороться с Лиходеем, поскольку не хочу умирать.

Мать горько разрыдалась. Слезы струились по ее лицу и падали на чудесную небесно-голубую шаль. Никогда прежде Тит не видел маму плачущей.

– Но потом ты согласился, – тихо произнесла Фэрфакс, глядя на него почти с нежностью.

Тит все еще видел залитое слезами лицо матери. По-прежнему слышал приглушенный голос, когда она отвечала на его удивленный вопрос:

«Почему ты плачешь, мама?»

«Потому что ненавижу себя за то, что прошу у тебя. Потому что никогда не прощу себя, ни в этой жизни, ни в следующей».

При этих словах что-то в нем сломалось.

– Мне было шесть. Я бы все для нее сделал.

В этом мире существовало нечто, связывающее мага крепче кровной клятвы, – любовь. Любовь как самая прочная цепь, самый болезненный кнут и самый жестокий рабовладелец.

Тит потянулся к сумке, которую бросил на пол рядом с кушеткой, и вытащил толстую книгу.

– Знакомая. Ты ее из школы притащил?

– In priorem muta. – Книга показала свой истинный облик, превратившись в скромный журнал в кожаной обложке. – Дневник моей матери. Она записывала в нем все свои видения.

– Он пуст, – заметила Фэрфакс, перелистав порядка тридцати-сорока страниц.

– Он показывает только то, что я должен видеть.

Дневник достался ему после смерти матери с надписью: «Мой дорогой сын, я буду здесь, когда по-настоящему понадоблюсь тебе. Мама».