– Представляешь, - продолжил он воодушевлённо. – девять человек нас тут собралось, и все первыми хотели к тебе идти. Чуть не подрались, прикинь? Так бы и ввалились к тебе толпой, но пускали только по три человека. Маринка с Анжелкой исстрадались, бедные: как там Вадик наш ненаглядный…

– Какого чёрта они тут делают? – Перебил Кирилла Вадим. Без злости и возмущения, но именно безо всякого выражения этот вопрос прозвучал убийственно.

– В смысле, Вадь? – Кирилл сделал вид, что не понимает, но играть тут было не для кого, Канарейка его не слушал.

– Скажи, чтобы больше никто не приходил. Особенно Маринка с Анжелкой. Нечего им на меня любоваться.

– Почему, Вадь?! – Не сдержал своего огорчения вечный тугодум Сева. – Они же тоже хотят…

– Пономарёв, я не ясно выражаюсь что ли? – На Севку при этом Вадим даже не смотрел. – Я отцу сказал, чтобы ко мне никого не впускали. Говорил, что видеть никого не хочу. Так и передайте всем остальным, кто ждёт. И сами идите, я устал.

В подтверждение своих слов, он закрыл глаза и отвернул голову к стене. Вот так… А мы-то, наивные, надеялись сотворить чудо одним своим появлением в больнице!..

Пришли и поддержали, называется. Видал он нашу поддержку в гробу... Это же Канарейка. Разве он когда-либо нуждался в чьей-то поддержке – такой весь из себя самонадеянный и гордый?.. Он и сейчас ничуть не изменился. И с чего Николай Васильевич решил, что ему нужна помощь? Это же сама адекватность и спартанское спокойствие в квадрате…

Остановившись за спиной у Кирилла, я тихонько тронула его за плечо. Он обернулся, подняв взгляд, и я шепнула ему беззвучно:

– Пошли?

Кирилл категорично покачал головой. Выражение его лица меня напугало – такое, наверное, бывает у человека, который собирается впервые прыгать с парашютом. Отчаянная решимость. На преодоление.

– Вадь… - Кирилл окликнул Канарейку громко и требовательно. Так, как может окликнуть только уверенный в себе лидер – не услышать и не среагировать невозможно. Вадим открыл глаза. Но головы не повернул:

– Что ещё?

– Может хватит уже дурака валять?

– Не понимаю, о чём ты говоришь

– Да всё ты прекрасно понимаешь.

– Не спрашивай меня ни о чём, ладно?

– Извини, не могу не спрашивать. Сам понимаешь, что это не шутки. Все кругом в панике, вся ваша Бахча на ушах стоит, а ты почему-то делаешь вид, что ничего не происходит…И вообще, знаешь, очень плохо, когда у друзей есть какие-то тайны. Почему ты нам не доверял? Вон каких дров втихаря наломал, еле живой остался. Нельзя же так, в самом деле. Зачем на свете друзья существуют в таком случае?..

Он замолчал, ожидая резонных возражений, но Канарейка ничего не ответил, продолжая разглядывать бежевую стену прямо перед собой.. Нет, это было невыносимо! Он просто игнорировал наше участие и не пытался этого скрывать! Как ни старался Кирилл держать себя в руках, возмущение и обида оказались сильнее:

– Слушай, да ты вообще-то соображаешь хоть, что творишь? Мы тут все с ума сходим, не знаем – что делать, а ты молчишь как партизан на допросе! Следователь у тебя, говорят, был на днях! Три раза уже приходил! Почему ты с ним отказываешься разговаривать?

– Мне нечего ему сказать… Я ничего не помню.

Мне показалось, или Вадим наконец-то занервничал?..

– Это неправда. – Уверенно возразил Кирилл. – Зачем ты врёшь, я не понимаю… Без твоих показаний сложно будет найти преступников. Ты что, хочешь, чтобы они остались безнаказанными?

– Я. Ничего. Не помню!… - Повышая голос, Канарейка вдруг закашлялся, и я предупреждающе вцепилась Кириллу в плечо, этим беззвучным жестом умоляя его остановиться. Но Дубровин не мог и не хотел останавливаться…Я понимала его, всей душой понимала, ведь он видел то же, что и я: Вадькины исколотые руки с ободранными запястьями, круглые красные пятна на шее – красноречивые следы сигаретных ожогов… Всё это резало глаз и вызывало в сердце бурю праведного негодования:

– Совсем ничего?! Даже Лину, которая впутала тебя во всё это дерьмо?! – Роковое имя сорвалось с языка Кирилла прежде, чем я успела в очередной раз толкнуть его в плечо. Вадим дёрнулся так, словно его ударило током. От былого безучастия не осталось и следа, он буквально подскочил на кровати. Вылетев из катетера, игла упала на пол вместе с трубкой капельницы, и Сева бросился её поднимать. Канарейка на эту суету никакого внимания не обратил – он смотрел на нас. То на меня, то на Кирилла, с паническим ужасом в глазах, пытался что-то понять, увидеть, прочитать на наших лицах, но не мог и от этого паниковал ещё сильнее. Я отчаянно жалела, что Кирилл не сдержался, и сам он, похоже, испугался того, что сделал, но было уже поздно… Катастрофически поздно!

– Я ничего не помню… ясно, Дубровин?! – Казалось, ещё чуть-чуть – и Вадим бросится на Кирилла с кулаками. На лбу у него выступила испарина, дыхание стало частым и хриплым. – Ты что, самый умный тут как всегда? Допрашивать меня пришёл, вместо следователя?! Уё…ывай отсюда на хер со своей компанией, не хрен лезть со своими вопросами, я ничего не помню, ты понял?! Где отец?!! Я же просил никого ко мне не впускать!!! Пошли вон все отсюда!!!

Захлебнувшись приступом сильного, надсадного кашля, Канарейка без сил упал обратно на подушку, и там, пытаясь справиться с собой, изо всех сил сжал голову ладонями.