Сам он не кидал гранат и не стрелял, только слушал и смотрел, пытаясь охватить картину вечернего боя, чтобы в случае необходимости вмешаться и чтобы потом, наедине, все по деталям разобрать и обдумать, поскольку таких боев предстояло еще немало.

Лишь в самом начале операции о н разрядил наган в окно, откуда высунулся, дав выстрел, обрез.

Результаты боя оказались такими: шесть бандитов убито (сколько раненых увезли с собой, неизвестно). В числе трофеев три лошади, шесть сабель, двадцать пять винтовок, две тысячи патронов. Но самое главное, как писал он в донесении, «с нашей стороны потерь не было…».

Сам же он был доволен еще и тем, что не лез, не бросался очертя голову, не подменял командира разведки. В «Выстреле» их учили: командир не тот, кто отчаяннее любого бойца, а тот, кто не теряет способности думать в момент самого жестокого боя.

И когда он в другой уже раз ехал с той же конной разведкой по степи, неожиданно мелькнула чья-то тень - и сразу за бугор.

«Ага, - подумалось, - стой, белый разведчик. Дальше не уйдешь никуда…»

Ударил он коня шпорами, выскочил на бугор. Глядит - что за чудо: стоит под луной какая-то девчонка. Лица не видно, только волосы по ветру развеваются.

Соскочил он с коня, а наган на всякий случай в руке держит. Подошел и спросил: «Кто ты и зачем в полночь по степи бегаешь?» А луна вышла большая, большущая! Увидала девчонка на его папахе красную звезду, обняла его и заплакала.

Так они с Марусей и познакомились, а на следующий день осколками ручной самодельной бомбы его ранило, и Маруся, узнав, прибежала к нему в госпиталь.

Он ей тем более обрадовался, что Бычкова[4] в полку к тому времени уже не было: как местного уроженца, комиссара перевели на гражданскую работу - разъяснять крестьянам новый закон о продналоге. И все дальнейшие операции полк провел с новым комиссаром.

«…Воевать кончено, - сообщал он 1 августа 1921 года в Арзамас Шурке Плеско.
– Мною уничтожены банды Селянского, Жирякова и Митьки Леденца. Работы много. В течение всего лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка… Живу хорошо. Хромать (в Арзамасе его помнили еще на костылях!..) перестал.

Собираюсь в Академию Генерального штаба, в Москву. Привет вашему губкому. Когда вырасту, буду работать лучше. Мы еще пока резерв…»

Это было его последнее письмо с Тамбовщины. Получилось оно слегка хвастливым, и вспоминать о нем было стыдновато: ведь под Моршанском действовал не один 58-й полк, были и другие; была и комиссия ВЦИК, присланная Лениным, и всюду распубликованные листовки: «Добровольно явившимся будет сохранена жизнь», и только что принятый X съездом закон о продналоге, снимавший обиды продразверстки. Наконец, в губернию просто завезли дополнительное количество хлеба и мяса, хотя многие районы страны по-прежнему голодали.-

Одно искупало тон письма - семнадцать лет!

ПРОТИВ СОЛОВЬЕВА

Комбат без батальона

Но в Академию Генерального штаба не пустили - послали на другую работу. Ион ехал в Сибирь, в Новониколаевск.

Банды Антонова были разгромлены, а те, что оставались, выходили из лесов. Им были установлены «прощеные дни».

Бойцы его полка последнее время конвоировали сдавшихся, охраняли колосившиеся поля. Когда созрел хлеб, помогали жать серпами рожь (он жал тоже и полоснул себя серпом по мизинцу левой руки. И старуха, чье поле, сказала: «Теперь научишься жать, а иначе никак»), И люди его круглые сутки стерегли необмолоченные скирды, чтобы никто не поджег.

И вот («Январь двадцать второго») он направлялся за новым назначением, потому что в Сибири продолжалась своя антоновщина.

Рядом с ним, не отрывая глаз от окна, сидела Маруся. Они тогда еще были вместе. Он ехал в Сибирь впервой. А для Маруси это была ее родина.

По дороге сделали остановку в Арзамасе. Впервые, возвратясь домой, не застал маму, а без нее дом был совсем пустой, хотя все стояло на прежних местах и тут по-прежнему жили и тетка Дарья и сестришки.

Мама уехала с Субботиным в Среднюю Азию. Послали их туда по партмобилизации на три месяца, а задержали на год. (Мама стала секретарем уездного комитета партии в Пржевальске.) Для мамы, может, это было даже лучше. Она не слышала злобного шепота соседей, особенно бывших квартирных хозяев Бабайкиных, которые ожесточенно ее травили, мстя за то, что мама, женщина «интеллигентного круга», пошла помогать большевикам.

А для него, для них для всех отъезд мамы был невыносимо горек, но об этом дома старались не говорить, показывали ему последние мамины письма. И ждали, как и отца, который, между прочим, тоже служил в Новониколаевске, и они с Марусей надеялись там его повидать.

С отцом повидались. Прожили вместе несколько дней, пока ему не выдали на руки предписание:

«Начальнику штаба частей особого назначения ВСВО.

Одновременно с сим препровождается в ваше распоряжение бывший командир 58-го отдельного Нижегородского полка тов. Голиков для назначения на должность не ниже командира отдельного батальона. О прибытии и исполнении донести».

Они выехали с Марусей 1 или 2 февраля. 9-го были в Иркутске. Он подал рапорт.

«Начальнику штаба ЧОНа ВСВО

РАПОРТ

Доношу, что сего числа прибыл в ваше распоряжение для назначения на командирскую должность в частях вверенных вам войск. Прошу не отказать в назначении меня в Енисейскую губернию, по месту жительства семьи…»

Здесь получил новое предписание:

«Тов. Голикову. Предлагаю вам с получением сего отправиться в распоряжение командчонгуба Енисейской губернии для назначения вас на должность не ниже командира отдельного батальона…»