Но когда в довольно тихую минуту его снова пригласили и он опять отказался, один из командиров спросил: «Зачем же вы нас, Аркадий Петрович, обижаете? Или вам неприятно сидеть с нами за одним столом?»

Смутился, ответил: «Если управлюсь, приду». Ему показалось, что и приглашают его со значением - на «товарищеский ужин». Что, если это примирение? С другой стороны, мудрый дед Филатов, начальник «Выстрела», говорил: «Никакого панибратства… Командир всегда немножко бог».

Поднялся к Бычкову.

–  Я тебе не рекомендую, - ответил комиссар.
– Вопреки опасениям ты хорошо поставил себя в полку. Бойцы говорят о тебе с уважением. Что командиры иногда собираются, а ты с ними не пьешь, красноармейцы знают тоже и ценят. И по-моему, тебе не следует идти. А вообще, как знаешь…

О н пошел.

Него напоили.

И он очутился в том нелепом и безвыходном положении, когда нельзя уйти (обидятся и засмеют!) и нельзя дольше оставаться, потому что еще хуже напоят. И вдруг чуть не заплакал от обиды: «Провели, как мальчишку».

Утром в штабе встретил Бычкова. «Хорош!» - глядя на него, произнес комиссар.

Они сам полагал, что вид у него хорош, хоть и выкатил перед уходом на себя три ведра воды.

До обеда побывал в лазарете, на полигоне и прод-складе. Потом вызвал трех вчерашних сотрапезников и - отругал за то, что перепутали свои банные дни. И теперь неизвестно, когда мыться первой роте, когда второй. (Командиры ушли в заметном смущении.) Затем поднялся к Бычкову.

–  Конечно, - согласился Бычков, - нельзя обижать людей. Командиры наши - люди преданные, но замашки у них гусарские, поэтому знай край, да не падай.

Он согласился. Тогда Бычков спросил:

–  Ну, а когда вернешь деньги?

–  Какие деньги?!

–  Миллион семьсот тысяч, которые ты взял у меня ночью. (Это было примерно трехмесячное его жалованье.)

–  Прости, Сергей Васильевич, но я у тебя не брал ни копейки…

–  Ты пришел сюда ко мне в первом часу. Я знал, что ты в гостях, и оставался в штабе допоздна. Ты пришел и попросил два миллиона. Я сказал: у меня таких Денег нет. Тогда ты стал грозить наганом, нагана твоего я, конечно, не испугался. Я мог бы позвать часового, но не хотел подымать никакого шума. Мне достаточно истории с Загулиным. Двух миллионов у меня не нашлось: только полтора миллиона собранных партвзносов и двести тысяч своих. Я тебе все эти деньги отдал, решив отложить разговор до утра, когда ты проспишься.

–  Прости, но я совсем ничего не помню. Я грозил тебе наганом? И взял такие деньги? Но на что?…

–  Почем же я знаю на что?

–  Но… у меня ничего нет.
– Он вывернул карманы.
– Вот пятнадцать тысяч. Остались от прошлой зарплаты. Больше ничего…

–  Если ты, Аркадий Петрович, мне не веришь…

–  Нет, почему же, я тебе верю…

–  …то вот, пожалуйста, твоя расписка, - и положил на стол вдвое сложенный листок плотной бумаги.

Это была расписка в том, что он, Голиков А. П., взял один миллион семьсот тысяч у Бычкова С. В. Текст и число были написаны рукой Бычкова, а подпись стояла его.

Он узнал бы ее из тысячи поддельных, потому что нарочно упражнял руку, исписывая своим «Арк. Голиков» любой чистый клок бумаги и даже большие листы на своем рабочем столе, которые приходилось поэтому часто менять. Комиссар ему однажды заметил: «Такое пристало старорежимным телеграфистам, но не тебе, командиру особого полка, подписи которого достаточно, чтобы снять с фронта целый батальон».

Прочитав расписку, он сказал:

–  Не помню… Ничего не помню, комиссар.

–  Как же будем решать?

–  Не знаю… Меньше чем в три месяца мне никак не расплатиться. Куда же я их дел?

–  Мне-то, повторяю, откуда знать? Я тебя не спрашивал - ты не говорил. Только учти, если будет ревизия и не окажется денег, меня разжалуют. Я останусь без партбилета.

Неделю ходил как приговоренный, не зная, куда ушли те злосчастные деньги и где взять другие. Иногда навещал Бычков: «Ты чего голову повесил? Выкрутимся как-нибудь. Давай пройдемся по казармам».

Он так ничего и не придумал. Оставалось попросить у отца, но было стыдно. Давно ли писал… «В общем, я собою доволен. Немножко устал, но это пустяки. Я думаю, что сейчас неуставших и нет. «На смену старшим, в борьбе уставшим спешите, юные борцы» - вот клич теперешней молодежи…»

Как можно было после этого: «Дорогой папочка, не пришлешь ли ты мне два миллиона?…»

И все же за письмо такое сел, но тут внезапно вошел Бычков, расстегнул карман и положил на стол расписку.

–  На, - сказал комиссар, - и забирай свой вексель. Ничего ты мне не должен. Просто я решил тебя проучить - и за разгульное твое гусарство, и за то, что строчишь на чем попало: «Голиков… Голиков… Голиков». Этот кусок бумаги я отрезал ножницами от листа у тебя на столе…

И Бычков вышел.