Повседневно дела редакции вершил тихий Петя Кулыгин.

Петя любил и требовал четкости. Если отдавал в цинкографию рисунок и говорил, что придет за ним сам, то минута в минуту приходил сам. Если говорил, что статья нужна к одиннадцати или к двум, это значило: она в самом деле нужна в одиннадцать. Или в два. «Авося» и «запасцев» не признавал.

Когда весной тридцать четвертого началась эпопея спасения челюскинцев, тихий, деликатный Петя, который без очков был беспомощней младенца, сдал, по договоренности с Каманиным, экзамен на авиамоториста и полетел с Николаем Каманиным бортмехаником… Кулыгин стал единственным в мире журналистом, за сообщениями которого - с места событий!
– следила Земля. И это ему, Пете Кулыгину, принадлежала радиограмма, ошеломившая мир: «…В бывшем лагере Шмидта уже нет ни одного человека. Все спасены».

А Шацкий был участником гражданской, и никакого систематического образования не получил. Но знал много. Мыслил реально и масштабно. Сам писал.

В июне двадцать девятого, в самый лесосплав, он заболел. Было все то же: последствия контузии, забвение наказов врачей о размеренной жизни, недопустимости волнений, необходимости регулярного питания и парного молока по утрам. В больнице ему было очень скверно, и кто-то из друзей принес записку:

«Дорогой тов. Гайдар! Не официально, а искренне, по-дружески - страшно огорчен вашей болезнью. Крепко надеюсь, что вы очень скоро поправитесь. Мне почему-то кажется, что все зависит больше всего от вас самих. Если вы сознаете, что в наше время талантливые люди не имеют права болеть, вы сумеете переломить себя. Жду с нетерпением вас и вашей работы.

4.6.29. Ваш Шацкий».

К тому моменту, когда приехала сибирская группа, редакцию лихорадило от напряжения, которое отчетливее всего проступало в заголовках: «Не героический пробег, а пьяное вредительство», «Лесные головотяпы и вредители», «Очистим ряды партии от балласта», «Халатно-преступное отношение к лесозаготовкам», «Мы воруем золотую валюту у Советской страны».

Тут же можно было прочесть статью заместителя наркома РКИ СССР тов. Яковлева, напечатанную под заголовком «Нужно ли «жалеть» лес?», в которой говорилось: «…Мы практически… связали себе руки и ноги правилами «культурного» ведения лесного хозяйства… Но ведь совершенно законна, целесообразна, оправдываема всеми обстоятельствами… постановка вопроса о возможности производства здесь известного рода «займа» за счет будущих поколений».

Товарищ Яковлев ссылался на полезный опыт Америки, которая за несколько десятилетий взяла в десять-пятнаддать раз больше леса, чем брали мы. «Правда, - скромно добавлял автор, - за то ей (Америке) приходится ныне лес импортировать…»

Несмотря на некоторую противоречивость рекомендаций, один решительный журналист здесь же делал вывод, что «надо перестать лжекультурно жалеть лес, откинуть близорукую боязнь «обидеть следующее поколение».

А он был «близорук». Он вырос возле леса. Почти в лесу. И не мыслил жизни без лесной прохлады, шума деревьев, галдежа птиц. Еще мальчишкой много раз видел, как извилистые овраги в два-три года покрывали обезлесевшие места. Как от лета к лету мелела оголенная дровосеками Теша, эта арзамасская Волга, тем более что город уже давно страдал от нехватки воды.

Он хочет знать, что делается в лесу под Архангельском и возле леса. Почему, испытывая нужду буквально во всем, мы «воруем золотую валюту» у самих себя. Он идет к Шацкому. Тот вызывает Ховеса и Кулыгина. Все трое обрадованно кивают головами. Газете нужна своя, сметливым глазом увиденная картина того, как обстоят дела с заготовкой и транспортировкой леса. Нужны не отдельные фактики, это могут сообщить и рабкоры. А нужно исследование.

Если угодно - разведка.

Когда приезжает корреспондент, начальство старается чаще всего показать достижения, а рабочие - недостатки. Поэтому и статьи получаются из двух половин: «Несмотря на имеющиеся достижения, нельзя не отметить имеющиеся недостатки». Или наоборот: «Недостатки заслоняют героическим трудом достигнутые результаты».

«Было б хорошо, товарищ Гайдар, - убеждал его Шацкий, - если бы вы даже поступили в артель на работу… Вам, конечно, по-прежнему войдет оклад, кроме того, все расходы, связанные с командировкой, редакция тоже берет на себя».

Его это устраивало. Он любил поездки, неизбежные дорожные приключения, неожиданные встречи и проникновенные разговоры, ночевки в сараях, в стогах сена, в чужих избах, где можно обогреться и поставить сушить сапоги.

И после самой трудной командировки возвращался бодрым и поздоровевшим. Прибавлялись силы. Яснела голова. Он мог по многу часов в день сидеть за столом, прихватывая и ночь. И после поездок легко выходило то, что не получалось прежде.

А задание, которое теперь давал Шацкий, особенно устраивало. Должен был, как случалось в Сибири, на время забыть, кто он и что. Жить и работать со всеми. А там видно будет. В помощь ему Шацкий предложил молоденького Калестина Коробицына. О н согласился. Калестин тоже обрадовался: для начинающего фоторепортера это была чуть ли не первая поездка. И Калестин спросил: «Аркадий Петрович, куда едем и где встречаемся?» Ответил: «Обожди. Сначала поеду я один. Обживусь, потом приезжай ты».

И уехал на Пинежскую запань. Поступил на сортировку бревен. А поселился на хозяйских харчах в доме бригадира. Днем подавал бревна в станок ручной сплотки, а вечером за самоваром или бутылкой обсуждал с бригадиром дела и заботы на завтра, доискивался, почему неровна выработка, и прикидывал где, в какой конторе нужно посильнее бухнуть по столу кулаком, чтобы не обижали, снабжали рабочих как следует. А то брезентовых рукавиц и тех не допросишься, а про резиновые сапоги что^г говорить.

Иногда за тем же столом собиралось несколько человек. Кое-что «кисленькое» приходилось выслушивать и бригадиру.

Интересовались, кто и откуда он. Отвечал по привычке, что служил в армии. Образование маленькое. Никаким стоящим ремеслом не владеет. Товарищи успокаивали: «Ничего, с такой ловкостью и силой не пропадешь». Когда ж приехал Коробицын и стал разыскивать «корреспондента Гайдара», отвечали: «Корреспондента у нас нет».
– «Как нет, из редакции приехал!» - удивлялся Калестин.