Особенно наскучили ей два бесконечных дела — сибирского наместника Якобия и банкира Сутерланда.

Генерал-поручик Якобий, бывая по делам службы у Вяземского, начал ухаживать за дочерью его обер-прокурора Рязанова и уже дарил невесту бриллиантами. Но противная Вяземскому партия — графы Безбородко и Воронцов, не желая усиления князя через фаворита государыни Ланского, помешали сватовству. Якобий отъехал в Иркутск и через год невесте отказал. Скрипунчик Вяземский поклялся, что жив не будет, ежели за такую наглую обиду не отомстит. Через несколько месяцев канцелярист Якобия подал донос, в котором возводил на наместника многие вины, где важнейшей было намерение возмутить против России Китай.

Дознание препоручили страшному Шешковскому, кнутобойствовавшему в тайной канцелярии. Вяземский, не мешаясь ни во что открыто, умел так искусно действовать, что весь сенат был на его стороне. Дело было столь огромное, что второй департамент занимался им каждый день в течение семи лет. Державин всё изучил, обследовал и донёс государыне, что решение готово. Она приказала ему доложить и весьма удивилась, когда целая шеренга гайдуков и лакеев внесла ей в кабинет превеликие кипы бумаг. Ознакомившись с короткой, на двух листах запиской Державина и увидя, что Якобий им вчистую обеляется, Екатерина II изъявила сумнение: «Прочитай мне весь экстракт сенатский, начиная с завтра». Слушание сего дела продолжалось четыре месяца, всякий день по два часа, причём императрица не раз выгоняла усердного докладчика вон. А однажды, когда он приехал к ней в бурю, снег и дождь, через камердинера Тюльпина передала:

— Удивляюсь, как такая стужа гортани вам не захватит!

Наконец Державин представил проект указа, оправдывающего Якобия. Екатерина II велела сперва показать его Шешковскому и рекетмейстеру Терскому — не найдут ли они в нём чего неверного. Шешковский, взяв на себя вид важный, таинственный и грозный, начал придираться к мелочам и толковать, что в указе не соблюдена якобы должная справедливость.

— Слушай, Степан Иванович! — сказал ему неустрашимо Державин. — Ты меня не собьёшь с пути и не заставишь осудить невинного. Нет, ты лучше мне скажи, какую и от кого ты имел власть, осуждая Якобия строже, нежели законы дозволяют, и тем совращая сенаторов со стези истинной? И замешал дело так, что несколько лет им занимались и поднесли императрице нерешённым?

Шешковский затрясся, побледнел и замолчал, а хитрый Терский, готовый угождать сильной стороне, тут же сказал, что в указе не находит ничего незаконного, с чем и Шешковский согласился. Якобий был оправдан.

Не в пример сибирскому наместнику банкир Сутерланд был человеком нечистым. Впервые Державин познакомился с его махинациями, когда разбирал жалобу венецианского посланника графа Моценига. Он торговал в России с помощью Сутерланда и через его нечестность потерял до ста двадцати тысяч рублей. С превеликим трудом Державин помирил их, причём Моцениг получил вместо своей претензии лишь одну треть. А вскоре у Сутерланда обнаружилась недостача в два миллиона казённых денег. Он объявил себя банкротом, а после отравился ядом. Державин всё изучил, собрал многочисленные бумаги в тючок и ожидал случая, чтобы поднесть их императрице.

Такой случай наступил после оправдания Якобия.

Екатерина II сидела за большим письменным столом в своём кабинете. Изо дня в день занималась она сочинением «Российской истории».

Завидя Державина, императрица сняла очки, встала и бросила на него тот орлиный взгляд, от которого всегда казалась выше своего небольшого роста.

Как обычно, душа её была занята военною славою и замыслами политическими.

— Ты, чай, слышал, что турки вновь вооружаются и усиливаются в пограничных с Россией областях?

— Неужто мало им было Рымника, Измаила и Мачина? — искренне удивился Державин.

— Ах! — не слушая его, продолжала императрица. — Я не умру без того, пока не выгоню турков из Европы, не усмирю гордость Китая и с Индией не осную торговлю... Да-да. Ежели б я правила двести лет, то, конечно, вся Европа подвержена была б российскому скипетру... Что там у тебя?

Увы! Блистательные политические дела о военных приобретениях, о постройке новых городов и выгодах торговли, которые её всего более увеселяли, были в руках прочих статс-секретарей. А у Державина оставалось всё роду неприятного — жалобы на неправосудие, прошения о наградах за заслуги и милостях по бедности.

— Не прикажет ли ваше величество окончить дело Сутерланда?

Екатерина II поморщилась.

— Да где же оно? — наконец соизволила она отозваться.

— Здесь.

— Внеси его сюда и положь на столике. А после обеда в обычный час приезжай и доложи.

Державин исполнил её приказание, откланялся и поехал домой.

Екатерина II погрузилась в чтение русских летописей. Она искала в них оправдания своему царствованию, собственным слабостям, толь часто влиявшим на ход её самодержавного правления. Судьбы князей, междуусобицы и распри, дворские интриги, — всё как будто бы подтверждало это. «Род человеческий, — писала царица, — везде и по вселенной единакие имел страсти, желания, намерения и к достижению употребляя нередко единакие способы...»

Когда императрица отвлеклась наконец от своей рукописи, она обнаружила на столике изрядный тючок. Удивляясь, откудова ему быть, кликнула Попова.

— Что это ещё за бумаги? — встретила она его в чрезвычайном гневе.

Попов сузил свои хитрые татарские глазки:

— Не знаю, государыня. Видел только, что их Державин принёс.

— Державин! — вскричала Екатерина II. — Так он меня ещё хочет столько же мучить, как и якобиевским делом? Нет! Я покажу ему, что он меня за нос не поведёт. Пусть его придёт сюды...