Старый рыбак в ужас пришел, узнав, что этот отчаянный красный конник хочет переправляться в челноке вместе с лошадью. С ума сошел! Пусть оставляет лошадь здесь, после вернется и заберет.

Но отец не мог оставить Атамана. Во-первых, конь не его, армейский. Во-вторых, как; ехать дальше? Нет уж. Целый год воевали вместе. И сейчас вместе.

Он умный, вот увидишь,— доказывал отец рыбаку.

Да он лодку перевернет!

Не перевернет...

Видать, рыбак тоже был забубённая головушка, коль согласился. И красным сочувствовал, это уж точно.

Медленно-медленно отец завел Атамана в лодку. Атаман сперва упирался, храпел. Отец боялся дышать. Шажок... другой... а ну, еще, еще... давай, друг! Осторожно, осторожно... Лодка качнулась, едва не черпнув воды. Отец замер. Замер, оцепенел на месте и Атаман, с вытянутой шеей и выкаченными от страха глазами. Ноги расставлены, под кожей ходят упругие желваки — мускулы. Ох, до чего же понятлив!

Осторожно оттолкнулись от берега, поплыли. Рыбак на корме греб, отец сидел на носу и держал за уздечку Атамана.

Навряд ли он смог бы помешать, если бы Атаману вдруг вздумалось прыгнуть в воду. К счастью, Атаман не любил плавать...

Теперь уже — к счастью.}

Да! Я чуть не забыл сказать отец мой тоже не умел плавать.

Медленно-медленно приближался противоположный берег. Льдины задевали борта лодки, раз даже чуть не повернули ее поперек течения. Атаман как окаменел. Только глазами туда-сюда.

Издали донесся тяжкий гул. Гром с неба? Нет, это продолжалась военная гроза. Атаман запря- дал ушами.

Вот и берег... Уфф, неужели доплыли? Атаман прыжком подал свое тело вперед, следом выскочил отец и, черпая воду голенищами сапог, побрел к берегу. Тут уже было мелко. Облегченное утлое суденышко сразу всплыло, завертелось на месте и тотчас оказалось на берегу — льдины вынесли его на сушу.

Простившись с рыбаком, отец, пришпоривая Атамана, поскакал в ту сторону, где гремели пушки...

Через несколько дней мы уезжали из Красноуфимска в Кунгур. Вместе с нами ехал и отец. Его демобилизовали. Он был специалист сельского хозяйства, и вышел особый приказ насчет специалистов сельского хозяйства: уволить их из действующей армии досрочно, не дожидаясь конца войны.

Было мокро, скользко, прошли сильные дожди. Нас, беженцев, везли на попутных грузовиках. Вместе с нами везли армейское имущество, какие-то огромные тюки, связки, а мы сверху, на них. Дорога была избитая, в нырках, грузовики встряхивало, мы, наверху, качались и подпрыгивали, как куклы. Мама держала меня: боялась — подбросит, а я и тю-тюР вылечу за борт.

В грязи грузовики буксовали, под колеса подбрасывали ветки, жерди. Моторы рычали-надрыва- лись, из-под колес летели фонтаны жидкой грязи. Вокруг суетились люди.

Помню парня с забинтованной рукой. Колесом ему раздавило палец. На подъеме он подкладывал под колеса камни, чтоб машина не скатилась вниз. А грузовик неожиданно пополз назад и придавил палец. С пальца капала кровь, но парень беззаботно смеялся и все продолжал соваться под грузовик — помогал.

Все было хорошо. Миновали грозы и ненастье. Все чувствовали себя счастливыми оттого, что возвращаются домой. И только Атамана, милого Атамана не было с нами. Ему предстояло воевать дальше, до полной победы.

Как простился отец с Атаманом, не знаю, не видел, а спросить не решался — наверное, он все равно не сказал бы.

Пожалуй, теперь у моей матери появилось еще больше оснований любить лошадей. Ведь если б не Атаман, вернулся ли бы отец? Сколько нам пришлось бы еще ждать?

Богатырский, сказочный, красноармейский конь Атаман! Как отблагодарить тебя, добрый-добрый выносливый друг? Вот и ныне: оседлан, взнуздан. Чей-то отец или брат садится в седло, ноги в стремя, приосанился, тронул поводья — и понесся конь, что птица. Только искры полетели из-под копыт...

Яшка

Отец мой был землемер. Каждую весну, едва наступали теплые дни, он забирал нас с мамой, и мы уезжали на все лето в деревню. Рано утром, с первыми петухами, за отцом заезжала подвода, на телегу клали инструменты — теодолит, колышки-шпильки, стальную, свернутую в тугой круг измерительную ленту, и вместе с группой рабочих — крестьян-землепользователей и уполномоченными общества — отец отправлялся в поле на работу — мерить землю. Возвращался обыкновенно уже затемно, а потом еще долго сидел и при свете керосиновой лампы-«молнии» приводил в порядок дневные записи, переносил на толстые белые листы ватмана сделанные наспех наброски-чертежи, «камеральничал», как он говорил.