— Но старик Лихов в отпуске, — осмелились возразить Барановичи, а Гройлих отпарировал:

— Да-да, но он оставил нам вместо себя своего уважаемого племянника.

И вот зафыркал мотор, а когда Понт включил скорость, колеса послушно покатились по легкому снегу. Без сомнения, всем присутствующим невредно было бы и пешком прогуляться на вокзал: они страдали от недостатка движения, за исключением, пожалуй, писаря Бертина, беспокойная душа которого гнала его повсюду, как простого ординарца. Царская администрация, не желавшая улучшать транспорт и враждебная всем веяниям нового времени, провела железнодорожную линию, соединявшую Мервинск с Белостоком и Барановичами, в стороне от города; хочешь, мол, пользоваться железной дорогой, так не ленись прошагать полчаса до станции. «На сей раз, — объяснил Гройлих Понту, который тщательно объезжал рытвины и выбоины, предостерегая, или, вернее, пугая, прохожих звуком басистой сирены там, где дорога пересекалась тропинками, — на сей раз Белостокское военное управление дорогой будет нести только вспомогательную службу. Поезд зайдет в Мервинск и затем, сделав крюк, со свежими силами отправится в Брест. Когда именно придет новый локомотив для поезда из Барановичей, — одному лишь богу известно. Быть может, нашей компании придется много часов ждать его, а быть может, она в молниеносном темпе переживет событие, ради которого примчалась сюда: появление первого вестника мира — ноева голубя в образе русской делегации — после кровавого потопа войны».

На том месте, где чудесные старые дубы, окаймляющие дорогу к вокзалу, кончаются и подъездной путь раздваивается — одна ветвь идет вдоль полотна к станции, а другая перекрещивает этот важный участок, — часовой задержал машину. Зимняя шинель с поднятым воротником, остроконечная каска в матерчатом чехле, патронные сумки на поясе справа и слева от пряжки, примкнутый к винтовке штык — в таком виде, можно сказать в образе бога войны, преградил им дорогу унтер-офицер Шмилинский.

— Проезд запрещен, — сказал он строго, — прошу повернуть обратно.

— Возьми-ка глаза в руки и погляди сначала, с кем говоришь, — ответил Гройлих.

Шмилинский стал на вытяжку.

— Очень жаль, господин фельдфебель, — обратился он к Понту, — вокзал оцеплен. Приказ господина коменданта.

Подошел еще один часовой, стоявший на обочине шоссе.

— Шмилинский! — воскликнул он. — Бог ты мой! Тут же сидит господин обер-лейтенант! Ведь мы имеем дело с верховным командованием армии. Не тебе решать такие вопросы.

Винфрид приложил руку к глазам, чтобы получше рассмотреть второго солдата, тоже в полном военном снаряжении.

— Уже из отпуска, ефрейтор Захт? — спросил он. — Сегодня, стало быть, вы меня пропустите! Не так как в прошлый раз!

— Так точно, господин обер-лейтенант!

Но унтер-офицер Шмилинский стоял на своем. Придется послать кого-нибудь на станцию к фельдфебелю Шпирауге. Господином ротмистром отдан строгий приказ никого не пускать на вокзал.

— Как мудро было с нашей стороны заготовить бумажку, — сказал Винфрид. — Достаньте-ка ее, Понт, а мы тем временем покурим.

И ефрейтор Захт проделал бегом тот же путь по рельсам, который он уже однажды проделал при весьма примечательных обстоятельствах: весь в поту, с битком набитым рюкзаком, ящиком и свертками — продовольствием, которое он вез в Берлин, в отпуск.

— Вам-то хорошо, — сказал Познанский, обернувшись назад, — под меховой полостью не замерзнешь, сиди себе хоть час, хоть дна. А нам-то бедным каково! Нет, мы уж лучше промнемся.

— Какого классика вы цитируете, Бертин? — спросил Винфрид.

— Самого себя, — улыбаясь, ответил Бертин. — Вы услышали первый крик только что родившейся строфы.

Через несколько минут показался фельдфебель Шпирауге, он бежал по путям и даже сам поднял, не боясь уронить свое фельдфебельское достоинство, опущенный сине-бело-красный барьер шлагбаума.

— Извините, господин обер-лейтенант, — крикнул он еще издали, размахивая удостоверением, — извините, пожалуйста, за маленькую задержку! Для наших ополченцев эти обязанности — нечто новое. Да ведь дела-то какие творятся!

— Вот именно, — спокойно сказал Винфрид. — Пока пруссак исполняет службу, мир не пошатнется.

Даже на таких маленьких станциях, как Мервинск, имелись два зала ожидания: один для «чистой публики», с красными плюшевыми диванами и двумя большими портретами царствующих императоров, живого и покойного Александра III, с бородой и в шляпе с султаном, и Николая II, с бритым подбородком, лихо закрученными усами, в офицерской фуражке и в мундире Преображенского гвардейского полка. И второй зал — для простонародья, с широкими деревянными скамьями, без столов, но с самоваром в углу. В том же углу висели распятие и потемневшая икона в византийском стиле.

Фельдфебель Шпирауге проводил наше маленькое общество в царство плюша.

— Ротмистр фон Бретшнейдер еще не освободился, — сказал он, — и поезда тоже пока не видно. Поэтому железнодорожная комендатура не может явиться, чтобы приветствовать столь высокого гостя, как господин обер-лейтенант Винфрид.

Винфрид просил поблагодарить господина ротмистра. Он-де и его спутники не ворвались сюда, как рой ос, они очень удобно устроятся на великолепных плюшевых диванах, тем более что здесь, к общему удовольствию, даже топится печка.