Оставшись один, Бертин умылся остывшей водой из эмалированного таза. Надел галстук, мундир, шинель, затянул пояс, на котором даже висела шашка в серых металлических отлакированных ножнах, и с волнением взглянул на крепость. «Уехали? — подумал он. — Не может этого быть. Что сказал унтер-офицер Гройлих о Ленине? „Нет, им не удастся своими маневрами заставить его отступиться от своей цели“. Если доктору ничего не известно, надо постараться проникнуть к нашему обер-лейтенанту. „Там, высоко, где реют флаги“, сведения добыть нетрудно». И он сбежал по лестнице так быстро, как давно уже не бегал — с тех пор, как на него напялили кайзеровский мундир.

В крепостном лазарете царило оживление: вечером предстояла отправка эшелона так называемых легких больных через Мервинск в Вильно. Выдавались продукты, укладывались вещи, заполнялись и подписывались бумаги, и суета была такая, какую могут представить себе только служащие подобного учреждения или сами больные. Бертин к ним не принадлежал, так как по состоянию здоровья в больничной койке пока не нуждался. Старший врач доктор Вейнбергер знал, что восемнадцатого января, в день орденского праздника, будет произведен в штабные врачи, и работал с чувством удовлетворения и сознанием врачебного долга. Он был рад поближе познакомиться с писателем Бертином, попросил его сесть и раскрыл перед ним ящик с сигарами, не переставая диктовать писарю сопроводительные свидетельства для подлежащих отправке солдат. Очки увеличивали его дальнозоркие серо-голубые глаза, светившиеся на розовом лице и перебегавшие с писаря на гостя. С сосредоточенно-деловым видом он взял в руки пачку карточек, точно игрок, собирающийся тасовать колоду.

— Вас, вероятно, в первую очередь интересуют ваши бывшие товарищи, не так ли? Я сейчас извлеку из ящика их карточки, и вы сразу будете в курсе дела. После обеда, часам к трем, приглашаю вас на чашку кофе. Тогда и поболтаем. А теперь…

— Простите, если я задам вам вопрос, не относящийся к нашему разговору. Но вопросы общего порядка на первом плане, не правда ли? Вам известно, что там, наверху, дело кончилось разрывом?

— Ах, боже ты мой! Вчера во всех отхожих местах только об этом и болтали. Основной состав делегации, правда, возвращается в Петроград — за получением новых инструкций, как говорили у нас в офицерском собрании. Но секретарь, переводчики и целый штаб военных экспертов с орденами и погонами остаются. Делегация непременно вернется, ну а противники тем временем останутся каждый на своих позициях — и русские, и мы. Конечно, вести такого рода переговоры — не то что собирать ежевику, а ведь даже ежевика, и та с шипами. Но генерал Клаус обладает и гибкостью, и твердостью.

— Слава богу, — вздохнул Бертин.

— А теперь слушайте, молодой человек! — и он повернулся к писарю, сидевшему за пишущей машинкой. — «Юргенс, Генрих, Кюстринского запасного батальона, рождения 1888 г., сентября 9-го дня, в городе Альтона. Туберкулез правого легкого, рассеянные каверны. Желательна новая рентгеноскопия. Перевести в туберкулезный госпиталь в Беелице или в Герберсдорфе — по указанию виленского тылового лазарета, терапевтического отделения. Не исключается восстановление профессиональной работоспособности, каковую цель следует себе поставить».

Вернер Бертин кивнул, глядя в пространство.

— «Науман, Игнац Макс, Кюстринского запасного батальона, рождения 1900 г., февраля 2-го дня, в городе Берлине. Лопнула левая барабанная перепонка, нарушен орган равновесия, обследовать соответствующий нервный центр в виленском тыловом лазарете, в нейрологическом отделении. Умственно неполноценен. По излечении рекомендуется демобилизовать. Вполне пригоден для работы на военных заводах. Тот факт, что он был призван и направлен в действующую армию весною 1915 года, может быть оправдан только чрезвычайными обстоятельствами того времени». Точка, — заключил врач.

— Это сослужит службу бедному парню, — сказал Бертин и поднялся. — Большое спасибо, господин старший врач. В Мервинске доктор Познанский сделает все необходимое, в случае если Науману пришьют «государственную измену». Его товарищ Юргенс вчера вечером слышал его показания и готов выступить в качестве свидетеля. Что касается унтер-офицера Клоске из штрафного батальона, то я надеюсь, господин старший врач, уж раз вы так любезно пригласили меня, многое узнать о нем сегодня.

— Прекрасно, — сказал доктор, подавая ему руку. Бертин стал во фронт, щелкнул каблуками и вышел.

Бертин долго слонялся по развалинам Брест-Литовска: заглядывал в дыры подвалов, рискуя жизнью, проникал в современные многоквартирные дома; отведав обещанных ефрейтором Мау свиных рубцов с бобами, он отдохнул на своей койке в общежитии для приезжих солдат и ровно в три явился к доктору Вейнбергеру. И кто же сидел у него с сигаретой в руке за чашкой черного кофе?

— Господин обер-лейтенант! — удивленно воскликнул Бертин. — Вот это сюрприз! Что вас привело сюда — случай или судьба?

— Ни то, ни другое, — рассмеялся Винфрид. — Познанский, Понт и благословенный телефон. Ведь крепость кишмя кишит переводчиками, ординарцами и всяким людом, мне вряд ли удалось бы поговорить с вами наедине. Ну а здесь у нас ангел-хранитель в белом халате — доктор Вейнбергер. Его приемная — остров блаженных, а если не блаженных, то взыскующих мира.

Старший врач заказал еще кофе, нашлась у него и «офицерская» сигара для Бертина. Доктор Вейнбергер казался веселее, чем утром, — транспорт легких больных был составлен, солдат поздно вечером погрузят в вагоны импровизированного поезда-лазарета, и он медленно потянется из Мервинска в Вильно; локомобилей и осей у нас не слишком много, и поэтому раненых транспортируют главным образом ночью. Юргенсу поручено поместить маленького беспомощного Наумана под какую-нибудь крышу и оставить его в распоряжении военно-полевого суда, который с помощью Бертина снимет с него нелепое обвинение в государственной измене.