— Вам, может быть, придется еще остаться, мой дорогой, — сказал адъютант, — у нас есть для вас задание. У нас — это значит у меня и генерала Клауса, если можно впрячь в одну телегу такую неравную пару. Вам придется написать статью для «Газеты X армии». Надо позаботиться, полагает шеф, при посредстве пресс-бюро перепечатать статью для важнейших инстанций рейха. Заглавие статьи: «Искусство побеждать» или «Победа и мир» — как хотите.

Бертин сделал глубокую затяжку и выпустил дым через нос. Он посмотрел в карие, близко посаженные глаза Винфрида, обдумывая с молниеносной быстротой ситуацию. С ним говорят не как с солдатом, а как с писателем, затронули нерв, ведущий в сокровенную глубину его личности, нерв, от которого зависит формирование его характера и, быть, может, его будущность.

— Смею ли спросить, господин обер-лейтенант, — сказал он вскользь, — как обстоит дело с переговорами о перемирии? Правда ли, что делегация уехала?

— Она вернется, — ответил Винфрид. — Генерал Клаус вчера беседовал с руководителем делегации за ужином и после ужина. Русские — дети. И не сознают этого. Им нужно обеспечить благополучие всех, кто носит военную шинель, в том числе французов и англичан. Большевики-де понимают их интересы лучше, чем Клемансо и Ллойд-Джордж. Эта их причуда нас не касается. Если они непременно хотят ждать с заключением перемирия до тех пор, пока правительства Антанты не вправят им мозги, — пожалуйста, сделайте одолжение. Миссии союзников в Петрограде, эти их «друзья», хранят молчание и будут продолжать в том же духе, а может быть, даже обратятся к генералу Духонину, который в Могилеве еще разыгрывает из себя генерала. Генерал, окруженный офицерами, за которыми — пустота. Нет, самые трудные вопросы выяснены. Мы отказываемся от переброски войск, там, где она еще не начата, все солдатики и лошадки остаются на своих позициях, наши эксперты будут драться за Рижский залив и Моонзундские острова, и перемирие будет заключено — сначала на десять дней. А затем наши делегации соберутся снова в полном составе, и мы высидим мирный договор. Этот господин Ленин умеет держать в узде своих людей.

Доктор Вейнбергер влил в свое кофе немного коньяку.

— Французского образца, — сказал он, — а французы умеют жить. — Предложив коньяк Бертину, он обратился к Винфриду — Скажите лучше, господин обер-лейтенант, что общее мировоззрение делает из них дружный, хорошо спевшийся хор. Социализм — эта посюсторонняя коммунистическая религия — крепко спаял их. Они верят в рецепт, полученный от нашего земляка Карла Маркса: как сделать человеческое общество счастливым еще в этом мире.

— Начетчики, — сказал Винфрид, склонившись над своей чашкой кофе. — Без искусства книгопечатания они очутились бы в безвыходном положении. По словам Клауса, они утверждают, что Маркс изучил законы человеческого общества, его экономики, на самой действительности и так изложил эти законы, что, усвоив их, можно опять-таки воздействовать на действительность, на практическую жизнь. Книжица, где это записано, называется как будто «Капитал», и объемом она потолще библии. А Ленин истолковал это евангелие и продолжил, как апостол Павел продолжил учение Иисуса Христа. Теперь этот самый Ленин развернул деятельность в Смольном институте: он задался целью переделать настоящее и будущее по этой книжке. Мы не возражаем, пожалуйста, — прибавил Винфрид весело, — но только мы придерживаемся Фридриха, Наполеона и господа бога, да еще плюс сильные батальоны.

Три немца улыбнулись друг другу. Бертин стал размышлять вслух.

— Наполеона-то в конце концов неплохо били: и Кутузов, и Блюхер, и наш Гнейзенау. А Фридрих Великий отделался синяками только благодаря тому, что русская императрица Елизавета отправилась к праотцам.

— Отлично, — сказал Винфрид, — вы, как волшебник, читаете наши мысли. В статье, которую от вас требуют, как раз и придется сказать, что здание мира устойчиво лишь в том случае, если оно возведено на фундаменте победы, подлинной военной победы, и что не может быть прочной политической формации, если ее навязывают в результате поражения побежденному, то есть народным массам, которых никто не опрашивал насчет переустройства общества, ибо именно победа и мир…

— …решаются воюющими государствами и являются предметом торга, — закончил доктор Вейнбергер. — Совсем как у нас в Бадене: сделку совершают еврей и крестьянин, а корова или вол покидают свой хлев и, мыча, плетутся, куда их поведут на веревочке. Мой дедушка говаривал: «Нашего крестьянина на мякине не проведешь. Церковь и Французская революция умудрили его».

— Итак, нужна статья об искусстве побеждать! Могу, если только мне разрешается, указать, что победа старого Фрица в семилетней войне привела к поражению под Иеной и Ауэрштедтом по той причине, что прусский король воспитал своих подданных не свободными гражданами, а покорными слугами, действовавшими по указке созданной им бюрократии. Наш Лессинг где-то говорит, что в Пруссии можно критиковать даже бога и религию, только не короля и его министров.

— Да, подтвердил Винфрид, — так и напишите. Надо заключить прочный мир по образцу Версальского, заключенного столь выдающимся политиком, как Бисмарк, при участии Гамбетты и Тьера. Через полтора года во Франции не оставалось ни одного иноземного солдата. Пусть каждый поймет, читая вас, как необходима после войны в интересах наших детей и внуков умеренная, но победоносная государственная власть, которая прекратит войну, не затягивая ее ни на один день, как только ей будут гарантированы старые границы и как только она получит уверенность, что бремя этих военных лет не ляжет на плечи трудящихся миролюбивых народов. Там, где национальные меньшинства жили всегда под гнетом, после заключения мира будут созданы путем свободных выборов под наблюдением центральных держав самостоятельные государства. В этом пункте победители и побежденные в Брест-Литовске единодушны — вы же, конечно, скажете: договаривающиеся стороны. Если Антанта не поймет, что мы — непобедимый оплот мира, пусть сама и отвечает перед своими народами и перед грядущими поколениями.

— Неплохая схема, — сказал Вейнбергер. — Из нее торчат когти льва.

Бертин рассматривал свою сигару, узкое обручальное кольцо, запястье с наручными часами.

— Если я выжму достаточно материала из своих мозгов…

— Незачем писать длинно, — сказал Винфрид успокоительно. — Если хотите, статья может выйти без вашей подписи. Как полуофициальное заявление.

— Лишь бы она способствовала заключению мира! — воскликнул Бертин. — Знаете, я лучше сразу усядусь где-нибудь в уголке, черный кофе действует уже сам по себе вдохновляюще. Начну, пожалуй, с Александра Македонского, он за какой-нибудь десяток лет сколотил империю, которая в следующее же десятилетие рассыпалась, оставив одни осколки.

— Хороши осколки! — подхватил Вейнбергер. — Селевкиды, Птоломеи, Македония и, наконец, Парфянское царство… Они-то уцелели.

— Чудесно, — сказал Винфрид, — пришлите мне ваше произведение искусства в крепость, как только оно готовеньким вылетит из-под вашего пера. В поезде-лазарете вы наверняка найдете скамью, на которой сможете устроиться. Я еще задержусь здесь, дела в связи с перемирием много. Надо готовить армию для Украины, эту корзину с пасхальными яичками для Шиффенцана, — о, разумеется, лишь постольку, поскольку переброска войск уже начата, что может происходить и на бумаге. Если дело пойдет так, как предсказывают господа, собравшиеся в Париже — или где они там заседают вместе с американцами, — Антанта победит летом девятнадцатого на Рейне и Майне. Приятные известия, не правда ли? Получены сегодня ночью через Испанию. Ну, а теперь, молодой человек, айда! Беритесь за оружие, точнее, куйте слова и фразы! Как это поется в песенке, — рассмеялся он, надевая шинель и защелкивая пряжку пояса: