— Ты же знаешь, я всегда готов тебе помочь, — заулыбался Бендор, отложил книгу в сторону и подошел ко мне. — А как насчет адвоката? Встретишься с ним? Я думаю, очень даже стоит. Дует ветер перемен. Нельзя допустить, чтобы евреи украли у тебя дело всей твоей жизни.

— Я не против, — кивнула я, — почему бы и нет? После презентации.

Заметив, что он уже, кажется, не прочь затащить меня в постель, я извинилась, сославшись на то, что мне надо отдохнуть. Поднимаясь по лестнице в свою комнату, я вдруг вспомнила слова Миси: «Это не тот человек, с которым ты должна связывать свое имя…»

Сейчас на душе у меня было гораздо легче: слава богу, думала я, что он так и не сделал мне предложения. И все же в своем горячем желании сохранить репутацию и удержаться на гребне славы я не могла не почувствовать, что на всех нас надвигается мрак.

Представленная мной коллекция прет-а-порте способствовала восстановлению моей репутации. Выдачей лицензий производителям я заработала приличное вознаграждение, и, как я и предсказывала, Скьяпарелли обрушилась на меня с критикой, назвав решение позволить копировать свои модели «предательством по отношению к высокой моде». Отвечая на вопросы журналистов из «Дейли мейл», я заявила: «Одежду шьют для того, чтобы ее носить, а потом выбрасывать. То, что умерло, воскресить невозможно».

И тем не менее количество моих клиенток продолжало уменьшаться. Пришлось сократить и работников — из четырех тысяч осталось только три — и перейти на более дешевые ткани.

Отказавшись от силуэта в стиле garconne, который олицетворял двадцатые годы, на весенний сезон 1933 года я представила великолепную новую коллекцию, где женственность белых повседневных платьев из шелкового хлопка и шифона подчеркивалась полупрозрачными рукавами, пышными бантами на талии или перекрещивающимися на спине лямками со стразами, а костюмов — брюками в стиле унисекс и жакетами с вытканными на них камелиями. Журнал «Vogue» горячо приветствовал мои новшества, но все больше ветреных женщин бежало от меня к Скьяпарелли, спевшейся с Сальвадором Дали. Тогда я расширила границы своей парфюмерной империи, создав три новых образца: «№ 22», «Гламур» и «Гардения». Но ни один из них не стал столь прибыльным, как «№ 5», да, собственно, и не мог. Моя война с Вертхаймерами принимала все более ожесточенный характер: я дралась с ними всем, что попадется под руку, в том числе и гонорарами адвокату Бендора за его советы моему адвокату во Франции, я искала любые средства, лишь бы расторгнуть контракт, который я столь бездумно подписала несколько лет назад.

В конце концов ко мне в ателье с визитом явился Пьер Вертхаймер. Он прибыл прямо с вокзала с чемоданом в руке, один, весь из себя осанистый, в котелке и пальто, лицо скорбное, но решительное.

— Мы с братом Полем долго обсуждали этот вопрос и пришли к соглашению увеличить вашу долю на пять процентов. Мы не желаем, чтобы между нами возникли неприятности, связанные с судебной тяжбой. Это не в наших с вами интересах.

— Это для меня неприемлемо. На флаконе стоит мое имя, и это дает право на гораздо более высокую долю от прибыли. И не забывайте: это я вас наняла, месье, а не вы меня.

— Верно, мадемуазель, вы наняли нас, чтобы мы распространяли ваши духи. — Он улыбнулся. — И мы это делаем, держим свое слово в соответствии с подписанным вами контрактом. — Он похлопал по документу, словно хотел привлечь мое внимание к нему. — И вы не можете сейчас вдруг взять и пересмотреть условия контракта только потому, что ваши духи продаются гораздо успешнее, чем вы предвидели изначально. А продаются они гораздо успешнее благодаря нам и нашей работе.

— Но духи создала я, именно я, и никто другой. — Я наклонилась к нему ближе и с удовлетворением увидела в его глазах явное беспокойство. — Мое имя дает духам престиж, поэтому повышение моей доли на пять процентов — это просто грабеж. Вы получаете миллионные прибыли, набиваете за мой счет карманы, а мне оставляете гроши.

Минуту он молча смотрел на меня, потом вздохнул, пролистал контракт, открыл страницу где-то в конце. Пометил там, где я должна была прочесть. Я отказалась.

— Этот пункт гласит, что вы связаны условиями контракта на все время его действия. Вот тут, внизу, ваша подпись стоит?

— Вы прекрасно знаете, что моя. И теперь я очень жалею об этом.

— И я могу лишь сказать, мадемуазель, что мне очень жаль это слышать… Но это бизнес, вы сами подписали контракт, который обязывает вас соблюдать его. А что вы там чувствуете, к делу не относится.

— Не относится? — как эхо повторила я; мне показалось, что я теряю над собой контроль, и я до боли вцепилась пальцами в край стола. — Тут вы ошибаетесь, месье, очень даже относится. Мои чувства — это самое главное, мои чувства — это все!

— Может быть, но только в том, как вы предпочитаете вести дела в своих бутиках, — ответил он. Увидев, что я от ярости уже почти не владею собой, он, кажется, совсем успокоился. — Но в наши дела вмешиваться вы не имеете права. Если бы это было не так, мы бы с вами вообще не получали никакой прибыли…

— Вы плут и обманщик, вот вы кто! — прошипела я, перебивая его. — Как смеете вы сидеть здесь и говорить, что мои чувства ничего не значат?! Вы и ваша драгоценная компания нажили на моем имени целое состояние! Я этого не потерплю! — Я резко ткнула в его сторону рукой. — Ваш контракт недействителен. Я подписала его, не понимая, что делаю. Или вы заплатите справедливый процент, или я подаю на вас в суд.

Лицо его застыло.

— Можете оскорблять меня сколько угодно, мадемуазель, но это вам не поможет. При всем уважении я считаю ваши слова ниже вашего достоинства. — Он встал, оставив контракт лежать на столе. — Можете советоваться со своим адвокатом Шамбреном или еще с кем хотите, все равно. Контракт имеет законную силу, и изменить его невозможно. Кроме того, я считаю своим долгом предупредить вас, что, представляя большинство держателей акций компании «Духи Шанель», мы с братом будем защищать их права.