Но это с одной стороны. С другой стороны, как я уже сказал, бог-нечто сообщил нам о себе слишком много. То есть, может быть, естественнее было бы вообще ничего не сообщать, потому что опять же непонятно, зачем величайшему существу, творцу и господину миров понадобилось такое куцее и, в общем-то, даже суетное сообщение. Если бы бог-нечто существовал, ему вовсе не нужно было бы рекламировать факт собственного существования. У него есть великое дело, он его знает и делает — при чем тут, собственно, материал? Ну зачем человеку знать, что есть бог?! Более того: полное божественное молчание было бы сообразнее религиозной идее, поскольку тогда все намекало бы на бога и решительно ничего не настораживало бы на его счет. А то чудеса, посланники, тысячи страниц, писанных под диктовку святого духа, наконец, целый набор наук, призванных доказывать, что бог есть. Это уже, знаете ли, как-то не по-олимпийски…

— Дело в том, что вы не учитываете психологию верующего человека, — сказал, свесившись с верхней полки, пассажир с родинкой на щеке. — То, о чем вы сейчас рассуждаете, верующему человеку и в голову не приходит. Это для него неважно, потому что ему хорошо, потому что ему по крайней мере не одиноко. Он судит примерно так: что мне тучи, если за ними я чую солнце?! Что мне углы и закоулки, если я вижу путь?! Наконец, совершенно понять Эйнштейна мог только другой Эйнштейн.

— Именно поэтому мне и подозрительна психология верующего человека, — сказал седенький старичок. — Ведь вера только в том случае почтенное занятие, если ее объект доступен уразумению. Мы же с вами пока что натыкаемся на сплошные туманности Андромеды, равнозначные таким объектам веры, как ночь с четверга на пятницу и тринадцатое число. А ведь это легкое помешательство — верить в то, о чем понятия не имеешь! Тем более что как бог, так и его вера — это гораздо туманнее, нежели ночь с четверга на пятницу и тринадцатое число. Недаром у громадного большинства религиозных людей вера сосредоточивается совсем не на том пункте, на котором она стоит, то есть не на вере в благо усовершенствования жизни через посильное самоусовершенствование, а на вере в вечную загробную жизнь через отпущение проступков, гадостей, преступлений. И в этом нет ничего удивительного, хотя это очень удивительно. Но — каков поп, таков и приход, бог темнит, и люди его темнят.

— Ну, это вы уже слишком! — сказал я седенькому старичку, почесывая затылок. — Просто в жизни много разных несправедливостей и несчастий, что, конечно же, порождает романтические настроения. Если когда-нибудь жизнь станет абсолютно благополучной, бог будет забыт, как «черты и резы» — это такое доисторическое письмо. Хотя, может быть, и совсем наоборот… С другой стороны, нас еще окружает множество, так сказать, необъяснимостей и чудес.

— Это точно, — согласился со мной канцелярский тип. — Чудес в жизни много. Взять хотя бы следующий случай… Году в семьдесят седьмом читал я лекцию на Чукотке. (Я по специальности лектор-пропагандист.) Лекция называлась: «Разоблачение предрассудков о возможности чтения мыслей на расстоянии». Аудитория, доложу я вам, страшная: каждый второй — шаман. Сначала я разоблачал чтение мыслей на расстоянии самым доступным способом. Допустим, говорю какому-нибудь оленеводу: «Задумайте желание». Он задумывает желание. «А теперь, — говорю, — спросите меня, знаю я про то, что вы задумали, или нет». Он спрашивает, знаю я или нет. Я отвечаю: «Нет». Вслед за этим я разъясняю, что если один советский человек не может читать чужие мысли на расстоянии, то, значит, этого не может никто, за исключением жуликов и профессиональных сеятелей дурмана. Но это просто, а вот другой номер: кто-нибудь прячет в зале предмет, а я его нахожу; беру за руку того, кто прятал предмет, и он меня против своей воли ведет, куда надо, потому что рука индуктора, то есть ведущего, бессознательно указывает нужное направление. Найдя спрятанный предмет, я срываю аплодисменты, а потом разъясняю публике, каким образом я его нахожу, и, таким образом, разоблачаю нечистоплотность читателей мыслей на расстоянии. Но в тот раз мне сильно не повезло: индуктор попался пьяный, рука у него ходит туда-сюда, туда-сюда — ну ничего не поймешь! В общем, я потерпел провал и с горя решил разоблачить некоторые другие народные предрассудки, например, приворот, сглаз, гадание по руке. Это, конечно, с отчаянья, от неудовлетворенности собой, потому что с пьяным индуктором я потерпел провал. Значит, взялся я разоблачать приворот, а один старый шаман вдруг встает и говорит: «Если, — говорит, — вы, товарищ, не прекратите порочить древнее искусство приворота, то я вас накажу». Я, понятное дело, не поддался на эту провокацию и продолжал гнуть свою линию, но должен сказать честно, этот старый черт меня впоследствии действительно наказал. Он меня… Нет, я все-таки не скажу, что он, гад такой, со мной сделал. Хоть мы с вами больше и не увидимся никогда и фамилию вы мою не знаете, я все-таки промолчу, потому что это был удар по современной науке, потому что для материалиста такое приключение — срамота.

— Мне, честно говоря, ужас как интересно узнать, что же с вами сделал этот чукотский шаман, — сказала провинциалка.

— Не могу, — ответил, вздохнув, канцелярский тип. — Партийность не позволяет.

— Однако вернемся к нашим баранам, — сказал седенький старичок. — Третье: бог-Христос. Это странно, но среди даже неверующих людей о боге-Христе почему-то распространено ошибочное, а именно благостное представление. Между тем Евангелие рисует нам сложную, противоречивую, даже двусмысленную фигуру. Если перечитать Евангелие беспристрастно, то на чистую воду выведется сугубо политический человек: практичный, надменный, желчный, решительный, беспорядочный, слабый. Скажем, его чудеса начинаются с пьянки: когда кончилась выпивка, он получил ее из воды. Этот бог проповедует бесконечную любовь, бесконечную до абсурда, до непротивления хищникам рода человеческого, но сам ведет себя так, словно закон любви писан не про него, хотя он писан и про него, о чем бог-Христос распространяется при каждом удобном случае. С матерью он разговаривает, как с прислугой: «Что тебе, женщина?» Любознательному ученику на все расспросы отвечает: «Отыди от меня, сатана!» Торгующих в храме этот непротивленец лупцует самым нефигуральным кнутом и серьезно сулит вечные муки тем, кто его не славит. Свое учение он проповедует главным образом на чужбине, но все неевреи для него не люди — одной хананеянке он это говорит прямо в лицо. Хотя бог-Христос уверяет всех, что он заклан на подвиг, ведет он себя накануне подвига не то чтобы по-мужски — незадолго до казни жалуется категорическому богу: «Отец, почто оставил мя?» — а тот самый крест, который он завещал всем своим последователям нести со смирением, тащит за него какой-то прохожий. Даже своей гибелью любвеобильный Христос умудрился навести тысячелетние страдания на целый народ! Ничего удивительного, что его ученики запутаны до такой степени, что они беспрестанно умствуют, сомневаются, а непротивленец Петр даже отрезал у одного раба ухо…

— Вот что интересно, — сказал пассажир с родинкой на щеке. — Откуда у вас такое знание евангельских текстов?

— А, собственно, какое это имеет значение?

— Нет, я подумал, может быть, вы имеете какое-то отношение к церкви?..

— Решительно никакого. Я пенсионер, в прошлом специалист по котлам. Со своей стороны, тоже позволю себе поинтересоваться: а вы какое имеете отношение к церкви?

— К церкви, как и к котлам, я даже косвенного отношения не имею. Я даже некрещеный. А профессия моя — строительство подземных коммуникаций.

— Ну и ладно, — сказал седенький старичок. — Тогда пойдем дальше — отделим учение от учителя, рассмотрим учение как таковое. Это необходимо по справедливости, потому что есть учение Лассаля, а есть сам Лассаль — бабник и дуэлянт. Значит, четвертое: бог-закон.

Если рассмотреть учение Христа как таковое, то нельзя не согласиться, что это добродушное, созидательное учение: не убий, не укради, не пожелай, а возлюби ближнего своего, как самого себя. И обратите внимание: бог-закон не требует делать добро, понимая, что для огромного большинства людей это уже критическая нагрузка, он требует всего-навсего не делать зла, но даже это скромное законоположение остается гласом вопиющего в пустыне. Как хотите, а это странно. Вы понимаете: две тысячи лет назад на нас свалился спасительный, всеразрешающий закон, а мир не перевернулся! Вроде бы все так просто: стоит людям всего-навсего не делать зла, и жизнь станет волшебной сказкой. Тем не менее вот уже две тысячи лет, как, вопреки спасительному закону, походя льется кровь, семь шкур спускаются ни за понюх табаку, и так, между прочим, идут в дело чужие жены. А ведь это скандал! Я так понимаю: уже раз бог-закон, то непреложный закон, что-нибудь вроде инстинкта продолжения рода, которому не следовать физически невозможно, или по крайней мере следовать выгодно и легко… Я так понимаю: уж если ты бог-закон, то такой закон, в силу которого на Земле становится неизбежно, неукоснительно хорошо!..

— Вы забываете о том, — сказал пассажир с родинкой на щеке, — что, может быть, бог № 1 — эго как раз бог-свобода, бог-самоопределение. Может быть, первейшим благом, которым бог наградил человека, была свобода выбора между светом и тьмой, поскольку счастье по принуждению — это уже несчастье. Между прочим, именно поэтому некоторые и выбирают тьму, так как для некоторых свобода принципиально дороже любого благополучия.

— Да какая же это свобода, — сказал седенький старичок, делая, что называется, большие глаза, — если выбор света награждается вечным блаженством, а выбор тьмы — вечными муками?! Это, я извиняюсь, не свобода, а спекуляция на человеческих слабостях, потому что в обмен на бессмертие наш брат во что хочешь поверит, хоть в Гринвичский меридиан, да еще так поверит, что дороже матери и отечества ему будет этот самый Гринвичский меридиан, что он на ощупь будет даваться! Вот скажи человеку, что он никогда не умрет, если по четвергам будет ложиться спать в валенках, — он будет ложиться спать в валенках! И еще, чего доброго, на самом деле никогда не умрет! Так что тьму некоторые выбирают не по той причине, что свобода для них превыше всего, а по той причине, по какой люди курят, отлично зная, что курить — здоровью вредить. Поэтому я принципиальный сторонник вот какой свободы: за шкирман его в рай, сукиного сына, за шкирман! Отсюда и соответствующие претензии к богу-закону: ты дай такой закон, чтобы вор не имел физической возможности воровать, убийца — убивать, сладострастник — оскорблять и разрушать семьи — вот это будет по-божески, вот это будет закон! Но, увы, закон Христа оказался слишком бесхитростным и беззубым относительно нравственной конструкции человека, то есть практически непригодным. Ибо человек-то оказался намного сложнее, чем его трактовал бог-закон, а человеческие болезни куда более мудреными, чем лекарство. Например, Христос говорит: «Любящий себя погибнет, ненавидящий — спасется». А я вот и люблю себя и ненавижу! Вот как мне быть, если я и люблю и ненавижу?! Значит, и бог-закон есть фикция, пустой звук. Между тем…

На этом месте старичок вынужден был прерваться, так как в проходе внезапно раздался тяжелый грохот. Я выглянул из нашего закутка и увидел двух сцепившихся моряков. По всей видимости, они только-только сцепились и еще не успели нанести друг другу таких оскорблений действием, после которых драка становится неизбежной. Посему моряков почти сразу разняли, а красавица казачка, которая опять была тут как тут, сделала им внушение:

— И не стыдно?! — сказала она, уперев в бока руки. — Еще называются защитники социалистической Родины! Не защитники вы, а, извините за выражение, сосунки! Давайте-ка миритесь, не то я вам сейчас обоим уши надеру!