«Телеграмма

Комитет 11-й армии Юго-Западного фронта Центральному исполнительному комитету Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов

9 июля 1917 г.

Начавшееся немецкое наступление разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперёд героическими усилиями сознательного меньшинства, определился резкий и гибельный перелом.

Большинство частей находится в состоянии возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи. Уговоры и убеждения потеряли силу. На них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника. На протяжении сотни вёрст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них, здоровых, бодрых, потерявших всякий стыд, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Члены армейского и фронтового комитетов и комиссары единодушно признают, что положение требует самых крайних мер. Сегодня главнокомандующим Юго-Западным фронтом и командиром 11-й армии, с согласия комиссаров и комитетов, отданы приказы о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду, пусть она содрогнётся и найдёт в себе решимость беспощадно обрушиться на тех, кто малодушием губит и продаёт Россию и революцию...»

«Краткая боевая аттестация командующего Лейб-Гвардии Преображенским полком полковника Кутепова:

Обладает опытом двух кампаний; зарекомендовал себя в последних боях Петровской бригады выдающимся командиром полка. Трижды ранен. Характера твёрдого. Выдающийся. Вполне достоин к назначению на должность командира бригады вне очереди.

17 августа 1917 г.

Командир Петровской бригады генерал П. Тилло Командир 1-го Гвардейского корпуса генерал В.З. Май-Маевский».

С утра Кутепов занимался с интендантами подсчётом запасов продовольствия. Результат оказался безотрадным: муки, круп, картофеля едва хватало до зимы, Решил послать в Петроград, как стали говорить, «делегацию». Приказал включить в состав командируемых поручика Дымникова и члена Полкового комитета солдата Заботина. Потом приказал молодому денщику Катакову, заменяющему заболевшего опытного Степана, принести обед из столовой на свою квартиру при штабе и достать хорошего самогона. Сидеть у окна, смотреть на бордово-жёлтые узоры украинской осени под бледно-солнечным небом и вновь и вновь думать о несуществующем будущем?

Неожиданно из штаба гвардейского корпуса прибыл капитан Ермолин. Глядя на него, Кутепов подумал: армия развалена, не может быть и речи о каком-либо сопротивлении в случае немецкого выступления, а штабы функционируют, сочиняют какие-то приказы, сводки... Ермолин, всегда мрачноватый, на этот раз выглядел так, словно узнал о смерти самого любимого человека: плохо выбритый, осунувшийся, со следами недавнего пьянства. Новый командир корпуса генерал Май-Маевский любит банкеты.

Полковник не собирался с ним беседовать, но капитан сам настиг его у дверей кабинета и шепнул:

— Я был там. Сопровождал их в Быхов.

— А... Всех видели? Говорили?

— Имел честь, — шептал капитан, дыша перегаром.

— Прошу ко мне обедать.

Увидев полковника с гостем, Катаков поставил на стол у окна по-казарменному прибранной комнаты бутылку, рюмки, закуски, какими богата украинская осень. Кутепов придерживался традиций гвардейцев прошлых времён: вечером пей, гуляй, а утром и на службе — забудь. Разве что за обедом немного. Однако революция и сюда внесла беспорядок: полковник пил рюмку за рюмкой, терпеливо слушал мрачного капитана, у которого всё как-то сводилось к страшному, гибельному. С садистским наслаждением он рассказывал о бердичевской тюрьме, в которую были заключены Деникин, Марков и другие генералы.

— Представляете? Камера — десять квадратных аршин. Только нары, стол и табуретка. Вонь страшная. На окне — решётка. И это хорошо, что решётка. В окно лезут солдаты, бросают всякую гадость. Дохлых крыс. Бранятся непристойно. Кричат: «Немцам продался за 30 тысяч!.. Попил нашей кровушки, покомандовал, теперь наша воля, а ты посиди!.. Не сбежишь — сами своими руками задушим!..» Верёвку показывали и объясняли, как будут вешать. Антон Иванович лежал, укрывшись с головой шинелью. Говорит, что как-то не выдержал, поднялся, крикнул солдату: «Врёшь, подлец! Мы, офицеры, честно сражались и умирали за Россию, а ты — трус и дезертир, и ещё ответишь за это!» И солдат испугался, замолчал и исчез.

— Потому что был один, — уверенно объяснил Кутепов. — Когда их много, они становятся наглыми, и здесь нужен пулемёт... Так что же сказал Лавр Георгиевич? Что он ждёт от суда?

— Какой там суд, — капитан пьянел и становился развязным. — Он в Быхове всё время со своими текинцами. Там ещё рота вашего Георгиевского полка. И ещё поляки... Польский корпус Довбор-Мусницкого. Ну, я вам скажу, Александр Павлович, там у них одна секретарша или переводчица... Ну, Александр Павлович... Марыся... Было бы другое время, я бы эту Марысю... Там сейчас тихо. К Деникину каждый день приходит невеста...