Вдоль тропинки, ведущей к дому, шпалерами стояли кусты флоксов сплошь с обрезанными стеблями. Сад был просто опустошен.

Невольно я подумала: «С этими цветами, конечно, затоптали все следы, если они и были…» Но эта мысль тотчас погасла: произошло-то самоубийство! Зачем мне следы?

Навстречу мне выбежала заплаканная женщина, санитарка из дома на горе, вызванная, как она сказала, Титовым, чтобы обрядить покойницу.

— Я ее уж так хорошо знала, и по хозяйству помогать приходила, и вот теперь пришлось…

— Это вы цветы срезали? — спросила я на всякий случай.

— Нет, цветы он сам.

«Торопливо все как-то», — ворчливо подумала я. Но, в конце концов, какое это имело значение?

— Кто еще в доме? — спросила я, раздеваясь в просторной прихожей.

— Шофер, который привез самого. На кухне сидит, плачет. А сторож пошел на горку по телефону звонить.

— В доме нет телефона?

— Не работает. И вчера не работал.

«Как нарочно», — подумала я.

— Кто был здесь, когда все случилось?

— Сторож был. Спал. Проснулся — машина сигналит. Открыл ворота. Алексей Алексеевич прошел в дом. А там… — Она заплакала.

Я вошла в скромную столовую и через открытую дверь увидела Титова в соседней комнате. Он сидел в кресле, уронив на руки голову, и не слышал, как мы вошли. Я сделала знак санитарке, чтобы она оставила нас, и шагнула к Титову.

Он быстро вскочил, вероятно, все-таки ожидал меня или кого-либо другого: не мог же он не знать, что следователи выезжают и на самоубийство. А впрочем, может быть, и не знал.

Глаза у него совершенно потускнели, ни отсвета тех огней, которые были.

— Алексей Алексеевич, я следователь Смолокурова. По долгу службы.

Он перебил меня.

— Да, да, я понимаю. Пожалуйста. Конечно, вы хотите знать причины… Я был плохим мужем, я всегда был плохим мужем…

Он говорил как бы в совершенном забытьи.

Мне было не очень удобно сразу приступать к делу, но, в конце концов, он сам…

— Вы огорчали ее?

— Я был весь в работе, — с внезапной страстью сказал он, — для меня всегда работа была самым главным. Моя работа. Я слишком мало думал о чем-либо другом и о ней тоже. Я жил своей работой.

«Сейчас эта одержимость работой может как раз тебя удержать на поверхности», — мелькнуло у меня.

Мы все еще стояли, и он, спохватившись, предложил мне сесть. И опять вскочил:

— Вы, наверно, хотите взглянуть на нее?

— Потом. Сначала расскажите, как все произошло.

Отчаяние снова отразилось на его лице:

— Я подъехал на машине, хотел отпустить шофера, но он сказал, что у него барахлит мотор. Тогда я предложил ему переночевать. Он еще оставался у машины, а я вошел… И вот здесь, в нашей спальне, я ее увидел… на полу. Она застрелилась из моего нагана.

Я ждала, но он больше ничего не сказал, и я спросила:

— А где был ваш наган?

— Раньше я брал его с собой, у нас тут было неспокойно. Но последнее время он лежал в ящике стола в спальне.

— А где вы нашли его сейчас?

— Рядом с ней, на полу.

Он поймал мой взгляд, брошенный в открытую дверь, и поспешно сказал:

— Я прибрал его. Мы ведь подняли ее…

Он увидел по моему лицу, что это был непорядок, и горячо сказал:

— Я не мог видеть, как она лежит на полу… в одной рубашке.

— Никакой записки?

— Нет. — Он опустил голову, брови его дрогнули.

— Ну, пойдемте, — сказала я.

Покойница лежала на столе, принесенном, очевидно, из столовой, покрытом белой простыней. Она была одета в легкое светлое платье, и странно было видеть загар на ее лице и шее.

Цветы — флоксы всех оттенков розового и красного цвета — закрывали тело, и только белокурая голова казалась странно обнаженной. Правая щека была закрыта мохнатой шапкой розового флокса. Когда я осторожно отвела ее, то поняла, что цветок был положен не случайно… Он скрывал входное отверстие пули: оно пришлось чуть выше губы.

В этом не было ничего удивительного: самоубийца, целясь себе в висок, редко в него попадает.

Понятно было и то, что губа и часть щеки были покрыты синеватыми пороховыми следами в виде пятнышек. Но все-таки было что-то странное, что-то удивительное в этом лице. Что-то чрезвычайно странное даже на самый первый, поверхностный взгляд…

Мне хотелось сначала составить себе общее представление об обстановке, но эти синие пороховые пятна все время отвлекали меня. Я почему-то стала так волноваться, словно это не было обыкновенное самоубийство по каким-то, видимо, личным причинам.