И никак не могла оторваться от лица, на котором синеватые пороховые следы расположились полукругом. И как только я про себя подумала именно этим словом «полукруг», я поняла, что такого особенного было в этих синих пятнышках… В середине правильного полукружия имелось чистое место, совершенно чистое. Да, совершенно чистое место на правой щеке у самого рта.

Тогда я осторожно убрала цветы с рук покойной. И увидела то, чего как-то инстинктивно ожидала. И все же не хотела увидеть… На поверхности правой кисти имелись такие же точно синеватые пятнышки, как на щеке, Я достала из сумки лупу и тщательно рассмотрела рисунок пороховых пятен на щеке и на руке. Мне стало ясно, что, если приложить эту руку ко рту покойной, рисунок пятен был бы закончен. И соответствовал бы тем законам рассеивания, которые обязательны при выстреле на близком расстоянии. На близком… А в упор?

И тут я в первый раз за время осмотра вспомнила о Титове. Он сидел в соседней комнате спиной ко мне. Но спина его была так напряжена, словно он ею слушал каждое мое движение.

А что тут удивительного? Ведь я смотрела здесь на его мертвую жену, которую он только что видел живой…

Я поймала себя на этой странной мысли. Как же «только что»? Он ведь застал ее мертвой. Но это последнее соображение уже как-то не укоренялось во мне…

— Алексей Алексеевич, — тихо позвала я. Он быстро вскочил со стула, как и в первый раз при моем появлении. Я хотела видеть его лицо, когда задам ему этот вопрос:

— Ваша жена не была левшой?

Я задала этот вопрос еще без тени подозрения. Хотя сейчас уже могла, даже обязана была подозревать.

В этой комнате только что — когда? когда? — это имело сейчас решающее значение! — было совершено преступление. И я обязана была подозревать каждого из трех человек, находившихся в доме. А может быть, еще кого-то, кто был здесь…

Но ничего такого я еще не думала, не успела подумать.

Поэтому для меня был неожиданным ужас в глазах Титова, мгновенная вспышка, тотчас погасшая.

Я опять услышала эту фразу:

— Я был плохим мужем…

— Вы не ответили мне, — напомнила я.

— Нет, нет, она не была левшой, — ответил он с удивлением, которое показалось мне запоздалым.

Я подумала, что обязана сказать о своей догадке — да нет, какая уж догадка! — о своем твердом убеждении Титову: уж очень он себя казнит.

Могло ли его утешить мое открытие? Но что надо сказать? Я вовсе не умела утешать. Это прекрасно делал Мотя Бойко. Некстати возникшее воспоминание не могло рассмешить меня в этой обстановке. Мы работали на «происшествии», в комнате рыдала вдова. Мотя Бойко, искренне сострадая, говорил ей: «Не надо плакать, есть порядок: и уголовный розыск здесь, и следователь, и служебная собачка…»

Но мне сейчас нужно было немедленно предпринять ряд совершенно определенных действий, и я мысленно уже уточнила их очередность: прежде всего отправить труп в Институт судебной медицины, точно поставив вопросы экспертам. Самыми важными из них были: с какого расстояния произведен выстрел и когда было совершено убийство.

К официальному бланку я приложила записку с просьбой сообщить мне предварительные результаты, не дожидаясь, пока будет готов акт вскрытия, — это всегда был многостраничный документ.

Сию же минуту я должна была начать осмотр места преступления, поскольку преступление было налицо. Применение собаки исключалось: дождь… Но я хотела, чтобы с той же машиной, которая отвезет убитую, приехал сюда фотограф, специалист по оттискам пальцев со всем необходимым на такой случай… Всем, ставшим необходимым с того мгновения, когда версия самоубийства была мной отброшена и все так решающе и опасно переменилось… Я не знала тогда, что опасно и для меня.

Да, я должна была сказать Титову о своем открытии. Но разве он уже не понял по моему вопросу насчет левши?.. Несомненно, понял. Если так, то почему не спросил меня ни о чем? Сделал вид, что не понял смысла моего вопроса. Зачем?

— Алексей Алексеевич, вы и так достаточно несчастны, не упрекайте себя. Ваша жена не самоубийца. Она убита, — сказала я, хотя мне почему-то не хотелось говорить этих слов.

Он спросил неожиданно грубо:

— С чего вы это взяли?

И тогда я сделала то, чего не должна была делать, но почему-то это было мне нужно. Почему-то показалось мне необходимым, чтобы он второй раз, я твердо знала, что второй, теперь не спиной, а глазами увидел, что я делаю…

И я навела лупу на руку убитой и на ее лицо. Он увидел то, что видела я. Я готова была поклясться, что мы оба увидели это вторично. И что он совершенно точно, как и я, представил себе, что в момент выстрела правая рука женщины была прижата к губам тем жестом, который делает человек, как бы подавляющий крик ужаса. И я увидела еще, какой синеватой белизною покрылось лицо Титова.

Мне бросился в глаза именно лоб Титова. Высокий, гладкий, он хорошо очерчивался темными волосами, а теперь был совершенно алебастровым.