Почему я увидела на чужой могилке то, что должна была увидеть на твоей… как?! Я чувствую? Я могу улавливать эти поля… но почему с тобой это не срабатывает?! Может, потому, что тебя здесь нет?..

…- Ну ты и долго… Поехали уже! Я только что видела, веришь, настоящих, натуральных готов! Они перелезли через забор! – я вжимаюсь в обивку сиденья автомобиля, все еще не соображая, как именно сюда добежала, дрожащими руками разрываю молнию, чтобы найти хоть какие-то салфетки, если им под силу будет унять мои слезы. Лена обрывает свои возмущения на полуслове, оценив мое состояние. За что я ее люблю, так за то, что в критических ситуациях она вспоминает о своем интеллекте. В мои губы настойчиво стучится стакан с водой, слезы стирает мягкое касание ароматизированного платочка, который так успокаивающе скользит по коже, замерзшие руки обдает теплой конвекцией. Она не произносит ни слова, пока я не успокаиваюсь и не начинаю дышать ровнее. Нежное поглаживание мягкой ладони поверх моих замерзших пальцев, урчание мотора - и вот уже ее маленькая «микра» уносит нас подальше от этого места, умудряясь плавно лететь в темноту даже на ухабистом выезде к центральной магистрали.

Если лед так легко растопить… Почему мне так больно от этого долбаного глобального потепления?!..

– Юля, нам надо поговорить. Не по телефону. Хватит уже. Считай это моей просьбой! – режет бескомпромиссным приказом голос Александра, и мое воображение рисует замерзшее пространство беспроводного вакуума мобильной связи.

– О чем? – безразличным тоном интересуюсь, подавив язвительное «вам попробуй откажи!». В голос удалось вложить апатичное спокойствие, осталось только не замечать реакции тела, приоткрытого ротика, участившегося дыхания, и быстрого, но неумолимого выстрела прямо в эпицентр между сдвинутыми ножками, до интоксикации - накат беспощадного желания. Один голос имеет надо мной куда больше власти, чем безопасные (теперь я уверена!) зеркала и самая жалящая из плетей его арсенала.

– Для начала, я могу войти?

Шок леденящих иголок, вслед за которыми – жар зашкалившей аритмии, подпрыгиваю на кровати, едва не уронив планшет на пол. Цепляюсь взглядом за серую, безрадостную картину подкрадывающихся сумерек за окном.

Можете… вам реально ничего не запретишь. И я не хочу этого делать… Черт, я до боли, до искусанных губ и выгоревшей от слез сетчатки, хочу одного… чтобы меня лишили права принимать решения. Взвалили на плечо и уволокли в пещеру, закрыв рот поцелуем… Вы же тоже хотите этого! Не верьте слезам и сопротивлению. Я замерзаю в собственном ледяном дворце.

Последний отсчет… Пожалуйста… Я не хочу и не умею быть одной. Даже если мне больше не страшно!

Возможно ли настолько сильно принять чужую боль, вобрать ее в свои стальные рецепторы до последнего глотка, судорожного вздоха, широко распахнутых глаз, надрывного сухого рыдания? Возможно ли остаться к ней бесчувственным и равнодушным, в свете того, что ты осознаешь, понимаешь и ни за что не отпустишь родного и любимого человека? Ваш мир стал цельным. Одним на двоих, сотканный шаг за шагом, петля за петлей, словно в самом искусном шибари, он замыкался в стремлении к своему абсолюту день за днем, с каждой минутой раскрываясь новыми гранями и оттенками только для вас. Счастье стало общим, но, увы, боль потерянных моментов прошлого – тоже. Когда ты любишь, ты не делишь чувства, эмоции, поступки любимого человека на «подходит» и «не подходит». Если больно ей, ты не можешь отмахнуться от этой боли и закрыться непроницаемой стеной. Ты можешь ее разделить. Минимизировать. Перенастроить на физическую, усыпляя властной анестезией.

Такому, как он, всегда было мало полумер. Если возникала проблема, ее необходимо было деактивировать полностью, моментально, с купированием корневой и очисткой файловой системы. Позиция, выработанная годами, десятилетиями, истинно верная и правильная, никогда не подводила.

Он видел ее внутренний мир со всей болью. Со всем отчаянием, стремлением к избавлению, детским восторгом и желанием вырываться из этого замкнутого круга до мельчайшей частицы. Иногда он не верил даже сам себе, что судьба в который раз оказалась благосклонна и не оттолкнула от него эту необычную, так горячо обожаемую девочку безжалостным штампом вердикта «невзаимность». Он мог перечислить моменты, которые заслужили право называться «счастьем», по виткам-сжатиям их феерической хронологии. Первый неосознанный взгляд широко распахнутых глаз, без страха, с прорвавшимся через блокаду тревоги интересом и предрасположенностью. Первый искренний смех, когда она на время забыла о своем трагическом прошлом. Первый неосознанный всплеск доверия, желания прижаться к нему, чтобы ощутить тепло и защиту, которую он готов был давать ей без остатка до конца своих дней. Первые горячие усилия такого храброго, израненного сердечка, когда она приняла его истинно таким, каким он был, без мифических «если». Активация отчаянной смелости под допингом проснувшихся ответных, пока еще робких и осторожных чувств.

«Просто не позвольте мне передумать!»…

Она не стеснялась проявлять эмоции и быть сама собой с ним наедине. С какой легкостью слетела пока еще тонкая, первоначальная маска с ее растерянного личика, не в состоянии выдержать улыбку зарождающегося счастья от возможности быть любимой и не бояться своих чувств! Как легко она отпускала себя в свободный полет в его руках, перестав видеть в собственной беззащитной уязвимости исключительно болевую точку, по которой легче всего было ударить размахом собственной властной артиллерии – в такие моменты она знала, что он никогда этого не сделает. Он принимал дар ее трепетной покорности как самое высшее благо из всех существующих, которое не измерить ни одним материально-эмоциональным эквивалентом, и она это чувствовала, раскрываясь сильнее, находя неизбежное, острое, запредельное удовольствие в праве отдавать себя без остатка, получая взамен гораздо больше. Она кричала, мышечная память тела сокращала мускулы в жестах не нужной сейчас защиты, с молчаливого позволения уверенного в обратном сознания. Иногда даже плакала, но слезы очищающего удовольствия не разрушали, нет – они созидали ее новую, несломленную до конца, сильную и чуткую, нашедшую непередаваемое наслаждение в уникальном праве разделить на двоих только их всеобъемлющую вселенную.

Он прикасался к очагам ее боли теплом своих пальцев, безошибочно считывая пылающий код убывающей пульсации. Он видел за этой остывшей пеленой лавы не столь давнего извержения слабый свет пробивающихся, словно росток, широких крыльев, которые бились о твердую поверхность, в отчаянном стремлении вырваться и наполнить мир своим алым рассветом нового начала. Он знал, что с этим делать.

…Уязвимые девичьи колени касаются пола, смягченного мягкой поверхностью защитной подушки, и по застывшей пустыне обсидианового мрака пробегает сейсмическая волна. Первый залп по куполу вражеского ограждения сопротивляющейся воли. Руки скользят по глянцу пола, скрещиваются узкие запястья, которые жаждут цепей его абсолютной воли, и столкновение атомов начинает свой неумолимый разогрев застывшей скальной породы. Выверенный удар стека пробивает эти нерушимые стены, и неумолимая реакция разрушения во благо запускает свой обратный отсчет. Она не пылает, чтобы не опалить его девочку жаром, она распадается, осыпается черным песком, пропуская свет ласкового солнца – и сложенные крылья тянутся, словно после долгого сна, готовые раскрыться и запылать в полную силу над дрогнувшей пустыней, которая обречена на свое разрушение во имя перерождения…

Ее боль мечется пойманной птицей, которой так комфортно в хитине скафандра, что она не хочет покидать его пределы. Она прочно оккупировала ее израненное сердечко, отравляя дозой тяжелого наркотика, вытрави – не будет сокрушающей ломки, но избавление будет долгим и непростым… Капли воска касаются мерцающей кожи. Физическая боль играет белыми фигурами на поле запутавшейся душевной. Она не отступит, она неумолима и беспощадна, она наделена уникальным даром – касаясь тела, вытягивать под воздействием термического разногласия черные воды эмоционального страдания, вбирать в себя, вырывая на свет, чтобы навсегда заточить в застывшей капле. Ускоряет свой ритм исстрадавшееся сердечко, льнет к солнечному свету, успокоенное ласковым бризом распустившихся крыльев, принимая эту боль за самую тонкую ласку. Боль не знает обмана, она так непостижимо прямолинейна, нацелена стоять до конца. Она не жестока. Она кратковременна и призвана уничтожить страдания души навсегда. Ради искренней улыбки этой необыкновенной девочки. Его такой желанной невольницы, в которой заключен весь его мир, который она уже разделила с ним.