Еще более курьезный случай был в Африке с неким Роберто Консаваро из гвинейского городка Лабе. Сморенный полуденным зноем Роберто прилег подремать в холодке на плантации винограда. Приснилось Роберто, что пьет он необычно холодную воду. Проснувшись, парень «почувствовал тяжесть в желудке и какое-то шевеленье…» Врачам удалось извлечь из желудка Роберта небольшую змею. Ей, как видно, тоже сделалось жарко, а Роберто похрапывал с открытым ртом, который змейка приняла за прохладную норку.

Норы роют не только животные суши, но также и водные. Из речных нор в детстве мы доставали налимов и раков. Не ясно, правда, роют ли они землю или затаиваются в естественных, береговых промоинах. Но то, что под водою можно быть землекопом, убеждает рыба хохлач.

Эта немаленькая обитательница прибрежных вод восточной части американских штатов (вес — до тридцати килограммов, длина — до метра) роет на дне «колодцы» глубиною в два метра, спасаясь в них от акул. Рыба хохлач — многочисленная, промысловая — очень ценится в ресторанах. Ее убежищ на дне ихтиологи-аквалангисты обнаружили так много, что пишут: «Есть основания говорить о формировании хохлачами рельефа морского дна…»

Среди норных животных назовем еще сусликов, сурков, кротов и бобров (делают норы для выхода из-под воды на берег). Но лучшими земляными архитекторами из всех являются барсуки. Их сооружения отличаются «продуманностью» — спальни, кладовые, отхожие места. И долговечны. Поразительно долговечны! Недавно ученые, исследуя углеродным методом возраст барсучьего поселения, назвали ошеломляющую цифру — семь тысяч лет. Сколько страстей прошумело за это время на грешней земле! Какой город, какой дом, какой храм держался так долго? А барсуки поколение за поколением жили в одном удачно выбранном, надежно обустроенном месте. Вот старожилы так старожилы!

 Фото автора. 11 сентября 1993 г.

В минувшее воскресенье на тихом лесном пруду я вдруг увидел знакомый силуэт тощей, как манекенщица, птицы. Цапля! Она стояла в обычной для нее ожидательной позе в осочке у мелководья. Чуть ссутулясь, птица глядела на кромку воды, ожидая, что кто-нибудь проплывет, пробежит мимо, и тогда она, резко распрямив пружинисто-согнутую шею, со снайперской точностью ударит острогой-клювом.

Она часами может стоять неподвижно или, сделав несколько шагов, снова замрет. Но кого цапле ждать в сентябре? Ей полагалось бы быть в дороге на юг или уже на самом юге — в болотистых местах Турции или Ирана.

Больная? Но, заметив меня, цапля показала жизнеспособность. Без суеты с места, не разбегаясь, она взлетела и неторопливо понесла свое легкое тело к вечерней заре. Очень характерен полет этой птицы — ноги вытянуты назад, шея, в отличие от аистов, журавлей и гусей, сложена буквой S так, что затылком цапля касается спины. Но главное — крылья широкие и большие, походят они не на весла, а на две широкие лопаты. Гребец их двигает плавно, неторопливо. Полет небыстрый, но надежный, уверенный.

Крупных птиц сегодня редко увидишь. Разве что коршун или канюк проплывут по синеве неба. А цаплю, хотя тоже нечасто, все же видишь летом возле воды. Этот терпеливый охотник часами может ждать, когда проплывет мимо рыбка, пробежит мышь, беспечно прыгнет лягушка.

Нещепетильность в еде делает цаплю повсюду распространенной птицей. Охотники ее не стреляют. Но к беспокойству она чувствительна. И на реках, где одна за другой мчатся моторные лодки, цапле невозможно сосредоточиться и что-либо подкараулить. Это заставляет цапель реку покинуть или переходить на кормежку ночами.

А есть на земле места, где от людей цапле спрятаться некуда. Воды, еды много, но и люди тоже на каждом шагу. Что делать? Приспособиться! В архиве у меня есть снимок: цапли на улице Амстердама, рядом с автомобилями.

И это не сенсация — обыденность. Но для гнездовий цапли выбирают укромные уголки, хотя несколько их поселений приходилось видеть вблизи человеческого жилья.

Птицы эти не стайные. Охотится каждая в одиночку. Но гнезда одиночные редки. Чаще видишь общежитие птиц, похожее на грачиное. Предпочитают цапли деревья высокие. Селятся они и там, где деревьев нет совершенно. Гнезда на низких кустах, на тростниковых заломах видел я в поселениях цапель на Черном море. Живут тесно, гнездо к гнезду. И в каждом — смешные с хохолками на голой еще голове «цаплята». Протянешь руку — уже пускают в ход острогу.

Типичную и большую колонию цапель много лет наблюдаю в Хоперской пойме, в местечке с названием Бережина. Ольхи тут, может быть, чуть тоньше колонн Исаакиевского собора. Под ними топь. Весною стоит вода, а летом непролазная грязь. Ольховый лес везде мрачен, тут же чувствуешь себя, как в амазонских дебрях, а цаплям, видно, это как раз по нутру. Все вершины деревьев увешаны шапками гнезд.

К концу лета поселенье пустеет. Следами бурно кипевшей жизни остается помет на грязи, скорлупки яиц, перья, кости упавших сверху птенцов, следы лисиц и енотов.

Если цапель не беспокоить, они десятками, даже сотнями лет сохраняют привязанность к полюбившемуся месту. В Михайловском на Псковщине директор Пушкинского заповедника Семен Степанович Гейченко, прежде чем повести меня в приозерные сосняки «к цаплям», рассказал: «До 1922 года колония цапель обреталась в усадьбе Елизаровского монастыря. Общество монахов цапель вполне устраивало. Но когда в монастырских стенах обосновалось техническое училище, а студенты с голодухи стали лазить в гнезда за яйцами, насиженное место цапли однажды разом покинули и обосновались вот тут, в Михайловском».