Поравнявшись с Губановой, я окликнул ее и поднял руку. Отыскав меня глазами, Анна Александровна сошла на мостовую и зашагала рядом с нашей шеренгой. Я передал ей привет от своих друзей и указал на [54] них рукой. Она кивнула головой и печально улыбнулась.

На одном из поворотов Губанова остановилась, помахала нам и, шагнув на тротуар, затерялась в толпе.

Оставшийся путь до сборного пункта мы шли молча.

Последняя встреча с Анной Александровной очень взволновала и растрогала меня. В тот момент я словно почувствовал прилив сил, увереннее, чем раньше, заглянул в будущее. Почему? Да потому, что понял: с помощью таких Губановых (а их, конечно, много на нашей земле!) можно выстоять в любой беде…

На территории сборного пункта каждому пленному выдавали буханку черствого эрзац-хлеба - наш этапный паек до Констанцы.

В раздаче хлеба гитлеровцам усердно помогали полицейские. На одного из них я обратил особое внимание. Что-то в его фигуре показалось очень знакомым.

–  Неужели Быков?
– невольно вырвалось у меня.

–  Ты чего?
– удивился Клементьев.

–  Глянь туда, на того полицая!

–  Елки зеленые, да это же Мишка!
– вскрикнул Виктор.

Услышав свое имя, Быков вздрогнул и воровато посмотрел в нашу сторону. За месяц, что мы не виделись, он раздобрел. На Быкове были хромовые ботинки, черные брюки навыпуск и гимнастерка, подпоясанная широким ремнем.

–  Приоделся, гад!
– нарочито громко сказал Виктор Клементьев.

Быков молчал и быстро, не глядя на пленных, выдавал хлеб. Руки его дрожали, на щеках выступили красные пятна.

–  Не потерял еще совесть?
– спросил Виктор, когда мы поравнялись со столом, за которым стоял Быков.
– Убить тебя мало, сволочь такую!

–  Товарищи, - шепнул Быков, - я потом…

–  Това-арищи?!
– саркастически протянул Клементьев.
– Не для тебя это слово!
– Он рванул из рук Быкова буханку и быстро, видимо боясь самого себя, отошел от стола.

Гнев душил и меня. Но я сдержался и спокойно сказал: [55]

–  Как же так, Быков? Выходит, прав был Виноградов… За лишний кусок продался!

–  Потом. Потом все объясню. А пока иди.

Через час Быков действительно нашел меня и отвел в сторону.

–  Чего тебе?
– грубо спросил я.
– Выкладывай быстро, в чем дело? Сам понимаешь, не тоже мне на виду у всех балакать с полицейским.

–  Ну и полицейский! Ну и что!
– вызывающе выпалил Быков.
– А что, прикажешь с голоду подыхать? Я, что ли… - он оборвал фразу на полуслове и умолк.

–  Договаривай, раз уж начал.

–  Пойми, Серафим. Ведь безвыходное положение у нас. Думаешь мне легко? Не за кусок хлеба я продался. И вообще не продавался.

Я чувствовал, что Быков на ходу выдумывает себе оправдание, но не мог предугадать, куда он повернет, и выжидательно молчал.

–  Какой я полицейский! Только так, форма!

–  Ты ближе к делу.

–  В общем, я задумал бежать. Но хочу наверняка, потому и согласился на это.
– Михаил кивнул на повязку полицейского, прикрепленную к рукаву гимнастерки.
– Нам разрешают свободно выходить в город.

–  И ты уже выходил?

–  Да, - ответил Быков и тут же осекся, сообразив, что попал впросак.

–  Так почему не сбежал? Может, опять хотел наверняка?… Перед этим тебе требовался свободный выход из лагеря. Теперь - запас продуктов на всю дорогу. А потом персональная машина понадобится?

–  Не смейся…

–  И на думаю! Смеются над смешным. А твой поступок - самая натуральная подлость. Сегодня - в полицейских, а завтра дадут тебе оружие и пошлют на фронт. Вот чем это пахнет! Командир, старший лейтенант! Но еще не поздно…

Быков вздрогнул, насторожился. Мне показалось, что он ждет совета, помощи, и я уже мягче сказал:

–  Не один ты, Миша, в таком положении. Ну, оступился, не выдержал… Так ведь на ошибках учатся. Скинь эту гадость, - я ткнул пальцем в его повязку на рукаве, - и возвращайся к нам. До Николаева [56] шестьдесят километров. Где-нибудь подвернется случай, сбежим!

–  Подумаю, - вяло ответил Быков, не сообразив, что этим выдал себя с головой.

Я круто повернулся и зашагал прочь. Человеку предлагают побег, свободу, возвращение в армию! А он - подумаю… Точно речь идет о торговой сделке.

–  Постой, Серафим!
– крикнул Быков.

Я ускорил шаг. Он догнал меня, загородил дорогу.

–  На вот, - и стал совать буханку хлеба.

Я оттолкнул Быкова и негромко, вложив в слово всю ненависть, которая накопилась за мучительные месяцы плена, произнес:

–  Уйди!

–  Ну и черт с вами со всеми!

Быков размахнулся и швырнул на землю буханку. К ней тотчас бросилось несколько пленных. Я оттолкнул хлеб ногой и злобно посмотрел на людей. Наверное мой вид не предвещал ничего хорошего. Пленные остановились.