Обижен он мне тогда показался на смех мой. Ну, не мне жалеть обиженных, пусть сами они за себя заступаются. А не заступятся, значит, сами так решили, не заступаться. Зачем их тогда жалеть?

– Ах, эн Бертран, рыцарь! – продолжал он, еще более искривляя и морща свое лицо. – Когда ты покидаешь замок свой на горе, оставляя его на попечение слуг, и отправляешься с охотниками своими, воинами, копьеносцами и другими, зависящими от тебя, в гости к дальним или ближним соседям, которые не приглашали тебя, - здесь ты велик. Здесь не нахожу я равных тебе на сотню миль, а то и более, в любую сторону от твоего замка. Мне удивительно, эн Бертран, рыцарь, что ты до сих пор не испытал сил своих на королевских турнирах. Когда же речь заходит о тайных струнах, которыми управляется мир, о магических превращениях, о великих фигурах, которых имени не знает никто, и лиц их не знает, и о том, что они есть, тоже не знает, то здесь ты невежда, извини мне такое слово.

Не знаю, как я сдержался и не убил наглеца на месте. Уже и служку вызвал, Большого Уго Душителя из южных стран, он у меня секиры носит в походах, коня оседлывает и оскорбителей моих к Господу отправляет, дубинку специальную вырезал для того – у него это хорошо получается очень.

Только Винцент, увидев приближающегося Уго, впал в страх, но сдержал его и умиротворяще поднял уголки губ, обозначая ласковую улыбку, которой она ни в коей мере не соответствовала, правую руку приподнял ладонью вверх и сказал так:

– Напрасно ты, эн Бертран, рыцарь, обижаешься на слова мои. Справедливы они и нет, в них никакого для тебя оскорбления. И когда я говорил, что не разбираешься ты в тайных промыслах (Уго при этих словах его поднял свою замечательную дубинку, но я остановил его жестом руки своей), то не имел я в виду унизить тебя, просто согласись в сердце твоем, что это чистая правда.

– Никто, - сказал я Винценту в ответ на слова его, - никто не назовет меня невеждою безнаказанно, ни в доме моем, ни за его пределами.

Винцент все же чрезвычайно встревожен был присутствием Уго Душителя в кожаной куртке без рукавов (устрашал тот Уго своим видом всех, к кому приближался быстрее молнии со своею дубинкой), смешно мне было смотреть, и потому он вскричал воспаленным голосом:

– Я имел в виду, эн Бертран, рыцарь, что есть вещи, неизвестные многим смертным, пусть даже и августейшим, но которые одновременно не составляют никакой тайны для нас, бродячих метафизиков.

Посмеялся я на него.

– Ты еще про бродячих метахимиков мне скажи, - пошутил я, потому что знаком был к тому времени с химиком одним, смешон он был мне, все золото получить пытался, но не достиг, умер. А до того бродил он от замка к замку и тем спасался.

На шутку мою Винцент посмотрел странно и даже, показалось мне, что с боязнью, но не ответил ничего, а продолжил:

– А что невеждой тебя назвал, прости, если можешь, не хотел тебя оскорблять. Господом Богом и Матерью Его, Пресвятой Девой Марией прошу – отзови палача своего и послушай прежде дивные вещи, что я тебе расскажу. Присутствие же палача твоего в страшной куртке кожаной на голое тело холодит мои ноги, заставляет руки трястись (при этом усмехался Винцент, словно и не боялся вовсе) и челюсти сводит будто бы от самого кислого из заморских цитрусов.

Отпустил я знаком Большого Уго, и тот со скоростью удалился. Вздохнув громко, Винцент продолжал:

– Что известно тебе о магии фигур, то есть чисел, эн Бертран, рыцарь?

А надо сказать, что напрасно Винцент невеждою меня звал – слышал я о таком. Приезжал в мой замок один колдун по приглашению отца моего, Эрика Фердинанда Незлобливого, тогда еще жив был и в силе. Приглашен был тот колдун, я помню, к другой стороне стола, иудей был одеждой и всем видом, но борода брита была; чудеса показывал и рассказы вел под музыку слуг своих, чудны и затейливы были его рассказы. Он-то и рассказал моему отцу о тайной магии чисел, которые могут смерть на врага навести или болезнь тяжелую, если в верном порядке расположить их, а могут одарить и удачей, и много золота дать, в древних кладах укрытого. Много говорил о числах колдун, да не верил отец, я мал был тогда, ничего не понял и ничего не запомнил, что жалко. Потому интересно мне было, что мне Винцент скажет.

– Продолжай про магию чисел, - приказал я. – Слышал я про нее.

Винцент покривил лицо свое, и без того кривое, в хитрой усмешке (бесовская была усмешка!), но тут же спрятал ее, как будто бы опасаясь.

– Полагаю, эн Бертран, рыцарь, - заговорил он, - что слышал ты о числах, которые располагают в квадратах, кругах, пятиугольниках и прочих фигурах евклидовых, и которые, если расположить их по правилам специальным, могут принести вред противнику твоему, а тебе удачу в делах или золото закопанное, или избавление от болезней.

Кивнул я, хотя кивать не желал.

– Многие тайны могут раскрыть те числа, - продолжал между тем Бертран, - и нам, бродячим метафизикам, тоже известно многое, хотя и не все из того, что они могут. Если выдастся у нас свободное время, в чем сомневаюсь, расскажу тебе и научу тайным ходам арипхметических колдований, однако, говоря о магии чисел, имел я в виду совсем другое.

Тут остановил я его, приказал замолчать на время, потому что интересно было, и призвал в зал двух переписчиков своих – Лудольфа и Бернар-Гильфора. Взял я их четыре или пять походов назад после того, как прежний мой переписчик, которого взял я письменно обозначить фамильные истории рода моего, околел в подвалах от голода, потому что писал неясно даже для себя самого и пятна чернильные во множестве на бумагу ставил, бесчисленно бумаги извел, подлец, пятнами чернильными испортив, а бумага сегодня дорога и не стоила того переписчика.