Учитывая большую популярность Ф. К. Миронова среди казачества, 17 июня 1919 года его возвращают с Западного фронта, назначают членом Казачьего отдела ВЦИК и командиром Особого Донского экспедиционного корпуса (с июля - Донского казачьего кавалерийского [121] корпуса) Южного фронта, формирующегося в Саранске.

Формирование это по ряду причин затягивалось. Филипп Кузьмич, человек, храбрый, решительный, но вспыльчивый порой несдержанный, требует пополнения корпуса, отправки его на фронт. Он вступает в конфликт с партийно-политическими органами корпуса. Это настораживает ответственных работников. Здесь следует заметить одну существенную деталь: РВС Южного фронта на формирование корпуса направил группу политработников, которые в свое время, будучи членами ревкомов в северных округах Донской области, участвовали в том так называемом «расказачивании». К таким политработникам казаки, призванные из северных округов, естественно, сохраняли недоверие. Тогда политотдел Донского корпуса высказался даже за прекращение формирования корпуса.

Ф. К. Миронов 16 августа обратился за помощью в Казачий отдел ВЦИК. Ждал ответа - не дождался и через неделю, 24 августа, принимает решение выступить на фронт - вопреки запрету Реввоенсовета Республики - с недоформированным корпусом. Это произошло в двадцатых числах августа, о чем я и услышал по пути на Балашов, чудом уцелев тогда, оказавшись среди мамонтовцев.

За день до выступления из Саранска на фронт Миронов отправил в штаб 9-й армии телеграмму, которой объяснял свой поступок: «Прошу передать Южному фронту, что я, видя гибель революции и открытый саботаж с формированием корпуса, не могу дальше находиться в бездействии, зная из полученных с фронта писем, что он меня ждет, выступаю с имеющимися у меня силами на жестокую борьбу с Деникиным и буржуазией».

А дальше дело выглядело так. Реввоенсовет Южного фронта обвинил Миронова в мятеже, 13 сентября части Донского корпуса были окружены конницей С. М. Буденного и в районе станицы Старо-Анкенской разоружены. Приказ о сдаче оружия бойцы корпуса выполнили без сопротивления, большинство из них влились в ряды буденновского корпуса, а так же в части 9-й армии. А Миронов и десять его ближайших помощников были привлечены к суду военного трибунала и приговорены к расстрелу.

Когда мы узнали об этом, искренне недоумевали: до сих пор обвиняли людей, бегущих с фронта, а тут получилось, [122] что обвиняли тех, кто рвался на фронт!… Однако на следующий же день после приговора, принимая во внимание большие заслуги Миронова перед русской революцией, Президиум ВЦИК помиловал его…

* * *

Об этом мне станет известно чуточку позже. А пока что мы только добрались до Балашова, на станции которого творилось что-то невообразимое. Вокзальные помещения, станционные платформы и прилегающие площади здесь донельзя были забиты народом. Красноармейцы и беженцы с боем захватывали места на крышах, в тамбурах, на подножках и просто на буферах товарных вагонов, изредка отходивших от станции поездов в любом из четырех направлений - на Тамбов, Пензу, Елань и Поворино.

Счастье улыбнулось мне и здесь. В сутолоке и неразберихе я промаялся всего лишь одну ночь. Утром же мне удалось уговорить начальника проходящего санитарного поезда взять меня с собой на Елань. Это была уже поездка с комфортом. Начальник поезда оказался земляком - из Иванова - и, кроме того, относившимся к комиссарам с особым уважением и почтением. Может быть, повлияло и то, что ивановца очень интересовали подробности пребывания мамонтовцев в Тамбове. Он рассказывал, что на одной из станций его поезд чуть не попал к ним в руки.

Только к концу дня 26 августа наш санпоезд добрался до станции Елань-Камышинская. Ночевал я в эту ночь уже в самой Елани, в знакомом мне доме Дурдуковых на Самарской улице, где располагался при моем вступлении в должность комиссара штаб моего 199-го полка и откуда в ночь на 7 июля с группой однополчан отправлялся я в ночную разведку села Терса. Все-то здесь теперь казалось таким близким!…

К моменту моего возвращения в Елань 23-я дивизия, с тяжелыми боями наступая в юго-западном направлении, дралась уже на донской земле, причем совсем рядом со станицей Малодельской. Мне предстояло срочно догонять дивизию, войти в боевой строй после ранения и вместе с однополчанами продолжать громить деникинцев, очищая от них родной мне теперь тихий Дон…

Дальше судьба моя сделает неожиданный поворот: решением Реввоенсовета Кавказского фронта меня посылают учиться - в Академию Генерального штаба. По [123] правде говоря, такое решение меня никак не устраивало. И, затаив мысль, что из Москвы будет легче получить направление на любой фронт, я расстался с уже бездействовавшим после ликвидации Деникина Кавказским фронтом.

Однако закончу свой рассказ о Филиппе Кузьмиче Миронове, с именем которого была связана и моя боевая судьба - одного из комиссаров мироновской дивизии.

Политбюро ЦК РКП(б) 26 октября 1919 года, рассматривая вопрос об использовании Миронова, рекомендовало его на работу в Донисполком. В январе 1920 года Филипп Кузьмич вступил в ряды Коммунистической партии. До осени заведовал казак земельным отделом при исполнительном комитете. А с сентября - снова в атаках, снова на боевом коне!

Учитывая богатый опыт командования крупными соединениями, знание сильных и слабых сторон в использовании кавалерии, Реввоенсовет Республики назначает Ф. К. Миронова командующим 2-й Конной армией. Созданная в составе Южного фронта, конармия Миронова блестяще провела операции по разгрому последнего ставленника Антанты - барона Врангеля.