И вот Ленин говорит, а скорее ведет, задушевную беседу с большой аудиторией комсомолии, которой суждено служить резервом партии, ее помощником во всех ее малых и больших делах.

Что же произвело на меня наибольшее впечатление в речи Владимира Ильича на III съезде комсомола? Пожалуй, что Ленин ни слова не проронил о сложности сегодняшней обстановки, о войне. Как будто она уже кончилась и нам предстояло в срочном порядке перестраиваться на решение задачи мирного строительства - готовить и воспитывать для этого соответствующие кадры, в первую очередь из молодежи.

После речи и ответов Владимира Ильича на многочисленные записки делегатов все, кто был в зале, вскочили со своих мест и ринулись в фойе, через которое он должен был пройти. Толпа делегатов уже успела окружить его, образовав плотное кольцо. Я, естественно, бросился туда же, но опоздал: пробиться к Ленину было невозможно. Тогда я пустился на хитрость. Нагнувшись, [127] будто обронил какую-то вещь, встал на колени и, шаря рукой по полу, начал на четвереньках пробираться к центру круга.

Хитрость удалась. Преодолев барьер из ног, я поднялся, как из-под земли, впереди самых первых и оказался сзади Владимира Ильича, за его левым плечом. Не скрою, за такое нахальство я получил несколько увесистых ударов от товарищей, но что они могли значить, когда я уже стоял совсем-совсем рядом с любимым вождем!…

Трудно сейчас сказать, что привлекло внимание Владимира Ильича, но меня он все-таки заметил и не без отеческого лукавства в голосе спросил:

–  А вы что делаете теперь, товарищ… военный?

От волнения я не сразу даже сообразил, что вопрос относится ко мне. Но, тут же собравшись с духом, выпалил:

–  Я приехал учиться в Академию Генерального штаба!…

Товарищи потом рассказывали, и не без порицания, что слова «Генерального штаба» я произнес слишком уж громко, с каким-то непростительным мальчишеским апломбом.

Владимир Ильич, не ожидая, пока я еще что-либо скажу, чуть-чуть коснувшись рукой моего плеча, одобрительно произнес:

–  Учитесь, учитесь, молодой человек. Это сейчас необходимо…

С этими словами Ленин дал знак ребятам пропустить его к выходу.

* * *

Так с напутствием вождя революции - учиться, обращенным к комсомольцам с трибуны съезда, начал я осваиваться в старинном особняке на Воздвиженке, куда всего три-четыре года назад съезжалась старорежимная аристократия, чтобы просидеть ночь за картами или весело провести время. А теперь в одной из дальних комнат первого этажа, оборудованной под кабинет, командированных в академию принимал с целью знакомства первый ее начальник, бывший царский генерал, Снесарев. Поодаль от него сидел комиссар академии, ивановский большевик, Степан Назаров.

Близкое личное знакомство с Назаровым по родной 9-й армии, где он, как комиссар штаба армии, неоднократно [128] беседовал со мной, помогая комиссарскому становлению недавнего комсомольца, значительно облегчили беседу с начальником академии. Так, почти на все казусные вопросы, в основном связанные с моим возрастом и скоротечной военной карьерой, Назаров отвечал сам или разъяснял мои не очень-то внятные ответы.

В конце собеседования Снесарев, не без некоторого даже расположения ко мне, спросил:

–  А как у вас обстоит дело со знанием уставов, особенно полевого? В ладах ли вы с русской историей?

Недолго думая, я рапортовал:

–  Полевой устав знаю хорошо. На фронте с ним никогда не расставался. И с другими уставами знаком, но только со старыми. С нашими, новыми познакомиться еще не успел: на фронте их не было.
– И прибавил уже потише: - Вот только с историей, боюсь, не справлюсь…

–  Трудновато будет учиться, молодой человек. У вас ведь никакой военной подготовки. А впрочем, вы не один такой. Желаю успеха!…

При поступлении в академию будущие слушатели формально должны были пройти через приемно-экзаменационную комиссию, целиком состоявшую из бывших царских генералов. Надо сказать, «допрашивали» они с пристрастием. Я, к счастью, ее миновал, занятый в это время предсъездовскими комсомольскими делами. По-видимому, тот же Назаров сумел устроить дело так, что меня от вступительных «экзаменов» освободили.

А генеральская экзаменационная комиссия почему-то больше всего интересовалась ушедшими в прошлое царями да царицами, которых многие из нас с детства знали только по именам да по прозвищам, но отнюдь не по их «деяниям». Кроме того, следует учесть, что в первые годы революции, даже само слово «царь» вызывало в каждом из нас ненависть и презрение, начисто исключавшее всякую возможность признания за этим понятием вообще чего-либо положительного в истории России.

О некоторых ответах абитуриентов на «экзаменах» еще долгое время ходили прямо-таки анекдоты среди слушателей академии. Так, моего однокурсника Павла Дыбенко спросили:

–  А слышали ли вы что-нибудь о беглом боярине князе Андрее Курбском и его переписке с Иваном Грозным? [129]

Дыбенко отрицательно покачал головой и без колебаний доложил:

–  Такого не знаю и не хочу знать. Вот если б о революции спросили - тогда б я рассказал со всеми подробностями…

Комкора Шмидта члены комиссии попросили рассказать все, что он знает о периоде царствования императрицы Екатерины II и войнах, которые она вела. Шмидт в своем ответе был еще короче: