– А мы бы ей сами урок анатомии устроили! – догадался Борис. – Такой анатомии она больше нигде не увидит!

Да-да, они не только инвалиды, не только жалкие уроды. Они – чудо света. Так что еще и непонятно, стыдиться ли им своего устройства, или гордиться небывалым строением? По настроению. До сих пор они чаще стыдились. Но, может быть, зря? Заурядных одинарных людей миллиарды, и кому они интересны? А они – двойные – единственные! А уж учительнице анатомии интересно бы вдвойне посмотреть на них – раздетых, чтобы разглядеть все их анатомические секреты.

Посмотреть. И испытать на себе.

Стыдиться им себя – или гордиться собой?

Оказывается, все зависит от точки зрения.

В воображении Бориса возникла сцена приема где-нибудь в Голливуде: они с Глебом в специально сшитом двойном смокинге (мама такой, пожалуй, не сошьет) идут мимо дам в стотысячных туалетах, мимо мужчин в смокингах же; у всех в руках хрустальные бокалы с шампанским, все поздравляют их, единственных и неповторимых сиамских близнецов, а внизу ждет новенькая машина от Дженерал моторс – «кадиллак», например…

Интересно, что за рулем всегда будет Борис, потому что руль в машинах слева. Правда, в Японии выпускают машины с правым рулем, но Голливуд в Америке, и Дженерал моторс в Америке, а в Америке на машинах руль слева. Глеб будет завидовать, но ничего не поделаешь…

И тут Борис вспомнил, что одной рукой машину не поведешь, а жалким щупальцем ни руль крутить не получится, ни переключать передачи.

А Глеб в это время придумал, что именно в них должна влюбиться какая-нибудь кинозвезда. И не какая-нибудь, а самая-самая – кто сейчас вместо Софи Лорен? Влюбится, потому что обычные мужья ей надоели, а вот такого – двойного – нет ни у кого. Еще и найдутся другие многие звезды и звездочки, которые попытаются их отбить, так что самой первой и самой догадливой придется держаться за них всеми ручками. А они еще подумают, оставаться ли с ней…

Мышка заглянула к ним перед обедом.

– Ну что, мальчики, котлеты есть будете? Я фарш купила. Знаете, сколько теперь фарш стоит? Самый изумительный взяла, парной. Нельзя же мужчинам без мяса!

Мышка торжественно и многозначительно подкладывала им котлеты, они жадно ели и думали, что вчерашняя ночь повторится снова.

По радио запел хор на слова Пушкина: «Восстань, боязливый!» Дальнейших слов было не разобрать, но самые первые – самые интересные. Но к близнецам заклинание Пушкина уже не относилось. В первую ночь – пожалуй, в первую ночь заклинание бы пригодилось, особенно Борису, но теперь он уже это преодолел.

И Мышка снова неслышно пробралась к ним. На этот раз Борис наконец-то попал в запретную зону. В запретный рай… Так вот та ось, вокруг которой вращается Вселенная. Или, по крайней мере, – Земля!

Земля вращалась все быстрее; и вдруг ось начала резко вибрировать – как волчок, исчерпавший вращение (папа когда-то подарил игрушку). И не только – ось. Мышка вся дергалась в судорогах – бедная маленькая мокрая Мышка.

Борис испугался было, что сделал что-то не так, даже собственное его райское блаженство от испуга ослабло, но потом что-то вспомнил, сообразил, что этого-то Мышка и хотела. В этих вибрациях ее мечта и ее награда! Насколько же мощнее и дольше ее вибрации, по сравнению со сладким взрывом боеголовки. Землетрясение – рядом с горячим гейзером!..

А Глеб ей вчера землетрясения организовать не смог. И значит, вчера у Мышки получилась только репетиция, зато сегодня – настоящая премьера!

Глеб порадовался за Борьку, что брат его догнал в развитии. И не ревновал, что с Борькой Мышка поймала полный кайф. Потому что вчера Глеб ее разбудил для радостей – как Спящую Красавицу от долгого сна. Вчера разбудил – ну а сегодня заплясала.

И вдруг он как-то спокойно понял, что глупо они подозревали подряд всех заказчиков, никто ее не раздевал после отца. Мышка столько лет ждала и терпела, терпела и ждала. И дождалась. Поэтому теперь Мышка больше благодарна им, чем они – ей…

– Ой, мальчики, – шептала Мышка, – мальчики…

И еще что-то – совсем неразборчиво.

Шептала, пока они не заснули.

Борису приснилось, что он один. Отделился. Собственная отдельность снилась ему не раз, но никогда – так ясно. Вот он просыпается – и он один. Правый бок затянут кожей точно так же как левый. А прошлое – прошлое было нелепым сном: будто родился сросшись с братом и жил так, словно с огромной живой опухолью на боку. Но наконец нелепый сон кончился и он просыпается – один. Отдельный человек. Такой как все. Ничего больше не надо: быть отдельным, таким как все! Вот он вскакивает – легко и свободно, и от легкости подпрыгивает почти под потолок. Поворачивается, наклоняется, идет сам куда хочет – и не нужно никакого другого счастья! Идет в уборную. Даже пойти самому в уборную, спустить самому штаны, не подлаживаясь под брата – уже счастье!

Да, хотелось в уборную… Борис проснулся. И еще не пошевелившись, еще не слыша дыхание брата, только по привычному чувству натяжения в правом боку понял, что то был сон. Что по-прежнему он прикован к брату так крепко, что каторжник с цепью на ноге – свободный человек.

И вспомнилось письмо из Дженерал хоспитал, о котором он старался не думать. Письмо, в котором американский профессор объяснял, что разъединить близнецов можно было бы, но выживет при этом только один. И потому они не возьмут на себя такое решение.