Петербургское общественное сознание не могло не ощутить в интеллигенции продолжения и развития основ, которые были заложены в городские традиции ещё в XVIII столетии. Тех основ, которые при участии интеллигенции в итоге сформировали суть культуры северной столицы к концу XIX века и во многом предопределили её на весь ХХ век, а именно — «высокий профессионализм, утончённость, европейский вкус и опору на давние традиции» [12. С. 458].

Если в провинции — и особенно в сельской местности, — как уже отмечалось, интеллигенцию чаще всего народ отвергал, называя «антиллигенцией», то в Петербурге отношение к этой новой аристократии было куда более сложным. Да, и здесь интеллигентов никогда не принимали за своих, считая «барами», «белоручками», «умниками», которые, хоть и работают, но что это за работа, понятно далеко не всегда. Однако в то же время очень многие мечтали выбиться в интеллигенты, по крайней мере, стать похожими на них. Старались чисто и аккуратно одеваться, научить сына или дочку грамоте, а затем, по возможности, пристроить в какое-нибудь учебное заведение. На улицах, в лавках, в трактирах — всюду интеллигенция была рядом, её было много, и она не могла не вызывать зависть: вроде и не ахти как богаты, но держат себя, будто настоящие господа, — независимо и с чувством собственного достоинства, не только друг к дружке, но и к простому люду относятся уважительно, а главное — не знают грязного, унизительного труда.

Так манера поведения интеллигенции до мелочей понемногу, но неуклонно входила в быт всего города. На Невском проспекте всё чаще встречались люди (не только рабочие высокой квалификации), одетые по-столичному, особенно в выходные и праздничные дни. Вежливость стала восприниматься как данность, а грубость и хамство — вызывать порицание. Устанавливалась мода на воскресные прогулки по улице, скверу или парку, на концерты и представления, а для иных и на театральные спектакли. Городское сознание впитывало эти обычаи, превращая их в правила. В неповторимый для России городской стиль жизни.

Вот всего одна из примет этого стиля, причём с перекличкой через столетия — от порядка, сложившегося сначала в петровском Петербурге благодаря ориентации на «европские» обычаи, а потом к норме, закреплённой уже в те времена, когда город превратился в интеллигентскую столицу страны. Эта примета — в манере разговаривать тихо, вести себя сдержанно, особенно в публичных местах. Приведу две цитаты.

Петербург XVIII века: «Когда однажды мастеровые, вывезенные из Москвы для мануфактурных работ, запели вдруг на улице, они немедленно были наказаны “кошками" В Москве на такой поступок никто бы не обратил внимания. Наказание последовало не за пение, а за нарушение имперской тишины» [15. С. 87].

Блокадный Ленинград: «Задыхаясь, вбегает (в парадное жилого дома, во время обстрела. — С. А.) пожилая женщина с молодой дочкой и маленькой внучкой.

— Что же это, безобразие какое! Все парадные на замке. Бежим от самого моста, и все парадные заперты. Разве можно? Безобразие!

Другая женщина:

— Что вы так волнуетесь? Вы же ленинградка. Ленинградцы должны быть спокойные [13. С. 201–202].

…Значительная часть самой интеллигенции конца XIX — начала ХХ века видела свою миссию в совершении революции, однако истинная роль интеллигенции заключалась в цивилизаторском влиянии на общество. И наиболее наглядно это доказал Петербург. Именно интеллигенция окончательно сформировала здесь ту культурную среду, в которой начало существовать устойчивое городское самосознание, включившее в себя всё лучшее, что могли дать разные слои петербургского общества. В Петербурге впервые во всей бескрайней России культура, разделённая после Петра I надвое, стала единой, превратилась в общее достояние. Здесь, как подметил Мстислав Добужинский, возникло «…сочетание “барского" и “простонародного”. удивительный симбиоз “С.-Петербурга” и “Питера”.» [13а. С. 23]. Или, как много позже сказал москвич Андрей Вознесенский, родилась «петербургская простота аристократизма» [11. С. 111].

Да, квалифицированные рабочие и ремесленники, протестанты, интеллигенция — все они внесли решающий вклад в формирование того, что в ХХ веке стали называть петербургским стилем. Однако на выработку этого феномена, конечно же, повлияли и другие факторы. Наличие множества военных и чиновников во многом определило прочно утвердившиеся в городе дисциплинированность, сдержанность, строгость и аккуратность в одежде. Высокая доля иностранцев (не только протестантской веры) потребовала терпимости друг к другу. Наличие большого числа театров и музыкальных залов породило широко распространённое пристрастие к драматическим, оперным и балетным спектаклям, симфоническим концертам.

Параллельные заметки. «Хороший тон — это точка помешательства для петербургского жителя, — иронизировал Виссарион Белинский. — Последний чиновник, получающий не более семисот рублей жалованья, ради хорошего тона отпускает при случае искажённую французскую фразу — единственную, какую удалось ему затвердить из “Самоучителя”; из хорошего тона он одевается всегда у порядочного портного и носит на руках хотя и засаленные, но жёлтые перчатки. Девицы даже низших классов ужасно любят ввернуть в безграмотной русской записке безграмотную французскую фразу, и если вам понадобится писать к такой девице, то ничем вы ей так не польстите, как смешением нижегородского с французским: этим вы ей покажете, что считаете девицею образованною и “хорошего тона". Любят они также и стишки, особенно из водевильных куплетов; но некоторые возвышаются своим вкусом даже до поэзии г. Бенедиктова…» [6а. С. 26].

Да, подражание всегда выглядит карикатурно, но оно, с другой стороны, свидетельствует и о том, что подражатели, как бы жалко они ни выглядели, тоже старались приобщиться к этому петербургскому стилю, ибо он диктовал тот поведенческий стандарт, который уже в середине 1840-х годов большинство петербуржцев считало общепринятой городской нормой.

Ну и, конечно, важную роль в создании и укреплении петербургского характера сыграл сам город. Ещё в XVIII веке один из первых петербургских краеведов Иоганн Георги в «Описаниях российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного» указывал: «Положение к северу, большая часть разноплеменных жителей, совершенная свобода, при соблюдении законов, жить по своим обычаям и благорассмотрению и многие другие причины, производят во нраве Санктпетербургских жителей вообще и во образе жизни, нечто особенного и от других столиц отличающегося» [16. С. 253–254]. Уже совсем в другую эпоху ту же мысль Николай Анциферов подметил в строках Фёдора Достоевского: «власть города как органического целого над его обитателями» [6. С. 215].

Сознание того, что ты живёшь в столице, которая растёт и хорошеет вопреки отвратительному климату и болотистым местам, славится своей архитектурой и обилием архитектурных шедевров, а также, что горожане, к сообществу которых принадлежишь и ты, по своим качествам особенные, не похожие на жителей других городов страны, — всё это не могло не вызывать у петербуржцев, а потом и ленинградцев, чувство некоей исключительности, особости, ощущения сопричастности тому, что неведомо никому в мире.

Даже крупные европейские веяния существенно воздействовали на петербургский стиль. В частности, Просвещение. Оно, «должно было, как и западное Просвещение, иметь своей духовной доминантой рационализм — благодаря общности исторических задач и прямой опоре на европейский культурный опыт, — пишет Моисей Каган. — Так оно и оказалось: рационализм становился направляющей силой во всех областях петербургской жизни, политической деятельности, образования, искусства… Развитие города на основе строгой, почти геометрической планировки символически выражало общий строй нового типа русской культуры и создавало психологические предпосылки для формирования духовного склада жителей этого города — той своеобразной социально-психологической структуры, которую соотечественники уже в начале XIX века начнут опознавать как особый тип россиянина — петербуржца» [16. С. 93].