Но не будет ли унизительной подобная просьба с моей стороны? -- Ведь придется просить о милости! -- И у кого? -- У Микадо!.. -- Возможно ли? Не лучше ли "претерпеть до конца"?..

Я даже поделился моими соображениями с некоторыми из товарищей, но они меня подбодрили: "Конечно, можно!" -- и я решил, в случае чего, просить... И уж если просить, так, заодно, чтобы... не в каком-нибудь арестантском халате, а в моей тужурке, изорванной осколками неприятельских снарядов, пережившей столько боев, и не завязывая глаз, как Шефферса...

Опасения мои вовсе не были плодом расстроенного воображения, лихорадочного бреда. Имелись факты, подтверждавшие всю неумолимость японцев в подобных случаях: называли офицера, который, "разоружившись" (или будучи "интернирован") в Чифу, пытался на частном пароходе пробраться во Владивосток, но был захвачен и, несмотря на то что даже намерение его вновь принять участие в военных действиях ничем не было доказано (он говорил, что просто стремился на Родину), все же был приговорен к восьми годам каторги.

Мне сообщили также, что всех раненых офицеров подробно спрашивают: кто с какого корабля? где был раньше? и т. п...

Ко мне не приходили, и вот тут являлся вопрос: почему? Потому ли, что до времени не хотят тревожить, как "тяжелого", или же потому, что со мной... дело заранее решенное?

Глава III

Допрос. -- Небрежность или великодушие? -- Начало настоящего дневника. -- Отношение японцев к военнопленным

Седьмого июня записано: "Резкое улучшение. -- Раны энергично выполняются. -- Отделения только кровяные". 8 июня: "Опасность заражения крови миновала".

Дальше следует эпизод, который я не решился тогда же занести в дневник из опасения, как бы не прочли японцы, но твердо врезавшийся в память.

Наконец-то и мне был учинен допрос, которому уже давно подверглись все прочие мои сотоварищи.

Чинил допрос специально командированный офицер Главного штаба, бывший перед войной помощником японского морского агента в Петербурге, много раз приезжавший в Кронштадт "посмотреть на то, что осматривать разрешается". Недурно говорил по-русски. Я в то время был адъютантом главного командира (С. О. Макарова), а потому в пределах существующих правил оказывал ему всякое содействие и гостеприимство. Раза два-три вместо обычного "кормления" в морском собрании он завтракал у меня и (так мне кажется) не забыл хлеба-соли...

Надо ли пояснять, что мы сразу же узнали друг друга и обменялись приветствиями (по крайней мере, по внешности) как старые приятели.

Затем имел место следующий диалог:

– - Так, значит, перед самой войной вы оставили ваше высокопочтенное место и отправились на эскадру?

– - Да. Я был назначен старшим офицером на "Боярин"...

– - Но это известно, что "Боярин" уже погиб, когда вы приехали, а потому вы недолгое время командовали миноносцем "Решительный"...

("Черт возьми, как они хорошо обо всем осведомлены!" -- подумал я.)

– - Совершенно верно.

– - Потом вас назначили старшим офицером на "Ангару"... О! я хорошо понимаю, как вы сердились!.. Конечно, так?

– - Разумеется! -- ответил я, чувствуя приближение критического момента.

– - И вот... извините, но это так странно, что с "Ангары" вы попали на "Суворов"!.. При капитуляции Порт-Артура вас не было ни в списках пленных, ни в списках больных и раненых, эвакуированных в Россию на "честное слово"... Где же вы были? Как попали на вторую эскадру?

("Глумится, что ли? -- мелькало у меня в голове. -- Не знает разве, что я на "Ангаре" пробыл всего три недели?")

Однако же я взял себя в руки и ответил спокойно, почти небрежно:

– - Согласитесь, что, если бы вы были на моем месте, вы на такие вопросы промолчали бы? Мало ли что делается во время войны? А ведь война еще не кончилась... Нельзя же раскрывать хотя бы самые незначительные ее секреты...

– - Да нет! да нет! -- торопливо заговорил японец. -- Я вас по-приятельски, из простого любопытства спросил: как это вы с "Ангары" попали на "Суворов"? Нам это непонятно!

Последнюю фразу он резко подчеркнул и тотчас же начал прощаться, желая скорейшего выздоровления и приговаривая: "Все это хорошо. Знаете, все это будет хорошо..." Теперь мне думается (может быть, я ошибаюсь), что японец, вспомнив старую "хлеб-соль", слегка... покривил душой, отнесясь к делу чисто формально, ограничившись моим ответом, не расспросив обо мне не только раненых нижних чинов, которые по наивности наверно стали бы хвастать похождениями "артурца", но и ни с кем из офицеров, из числа которых многие могли бы случайно проболтаться, не заводя разговора обо мне.