– Романом! В нем будет что-нибудь о Джеке-потрошителе?

– О моя дорогая, нет! Должен признаться, мастерское исполнение Ирвингом роли Макбета вдохновляет меня куда сильнее, чем любое настоящее кровопролитие. Но там будут сокровища и настоящая любовь, злодейства и много старинных суеверий моей родной Ирландии, и, быть может, совсем чуть-чуть крови. Публике это нравится. Вы, надеюсь, знакомы с последней написанной мной сказкой под названием «Скво», где действуют безжалостный американец, «железная дева» и мстительная мама-кошка?

– Не хотелось бы мне встретиться с кем-нибудь из них, – пошутила Ирен с притворным содроганием. – Ни с типичным безжалостным американцем, ни со смертоносным средневековым орудием пытки, ни с обиженной матерью любого вида. «Скво»… Какое американское название. Будто написано Буффало Биллом.

– Довольно славный малый. Я познакомился с ним на трансатлантическом рейсе. Пока я развлекал пассажиров чтением абзаца-другого из своих работ, он читал их мысли.

– Буффало Билл читал мысли? – рассмеялась Ирен. – А я думала, что он эксперт совсем в других делах.

– О, его представление «Дикий Запад» снискало ему славу международного шоумена. Так что он, пожалуй, умеет все на свете. Даже избалованный Париж был очарован его стрелками, искусными наездниками и краснокожими, хотя все это – лишь зрелищный спектакль о днях давно минувших. Ваша Америка уже не тот дикий мир, каким представляется нам, европейцам.

– Пожалуй. Дикие края теперь не так уж легко отыскать. Как и Шотландию времен Макбета. Может, последние остатки дикого нрава теперь живут только в наших сердцах и умах.

– Очень верно подмечено.

Наступило молчание, во время которого я почти могла расслышать, как крутятся шестеренки у Ирен в голове, пока она готовится сменить тему разговора.

– Надеюсь, мы не сильно смутили вас в ту ночь, когда встретили вас в сопровождении полицейского, – произнесла она, наклоняясь немного вперед.

– Вы засвидетельствовали мои достоинства как гражданина. – Он выразительно посмотрел прямо на меня, чего обычно не случается в присутствии Ирен. – Особенно мисс Хаксли. Мне ужасно жаль, что я не узнал вас. Обстановка была несколько…

– Непривычной, – закончила его мысль Ирен.

Мистер Стокер отставил в сторону хрупкое блюдце, где еще недавно громоздилась целая гора выпечки, которую он поглотил за время нашего разговора. Время обеда уже давно прошло, но он не осмеливался покинуть нас без разрешения моей подруги, а она не собиралась давать таковое, пока не выжмет из него все сведения до последней капли.

Наш гость был достаточно умен, чтобы понимать необходимость объяснить свое присутствие в доме терпимости, но при этом достаточно мудр, чтобы оттягивать признание, пока его не спросят напрямую.

– А увидеть там вас… – начал было он и остановился на полуслове.

– По роду своих занятий частным сыском я помогаю некоторым высокопоставленным клиентам, – ответила Ирен с открытой улыбкой. – Такие люди предпочитают, чтобы их агенты оказывались на месте расследования будто бы случайно – как, например, произошло и с вами.

Стокер серьезно кивнул.

– «И эта случайность нас в трусов превращает», – перефразировал он поэта [64] . – У меня тоже есть именитые партнеры, и иногда мне приходится сопровождать их… в сомнительные места.

Я вздохнула с облегчением. Он намекал, что его присутствие в борделе было лишь неприятной производственной необходимостью. Возможно, он даже принадлежал к свите принца Уэльского, но спросить его об этом я не осмелилась.

Не стала рисковать и Ирен.

Вместо этого она хитро ухмыльнулась:

– Ах да. Помнится, мне рассказывали, что когда вы сопровождаете Генри Ирвинга в его поездках в Париж, то в первую очередь обычно посещаете городской морг. Видимо, Генри очень впечатлен причудливым французским обычаем наряжать трупы и выставлять их напоказ для опознания?

– Это правда. Он считает морг одним из лучших развлечений в Париже. Впрочем, большинство мертвых остаются неодетыми. Как раз напротив. Но когда находят тело ребенка или того, у кого больше шансов быть опознанным в одежде, их наряжают и усаживают на стулья, словно живых людей. Впрочем, Ирвингу все равно, одеты они или нет. Его завораживает выражение, застывшее на мертвом лице; он утверждает, что может по одному этому выражению определить характер человека. После этого мы идем в суд, чтобы понаблюдать за лицами обвиняемых. Ирвинг уверяет, что может отличить преступника от невиновного человека.