Сарай-павильон имел загоны с двух сторон, в конце ломался под прямым углом и выпускал людей опять в тот же двор.

В одном месте прошли перед загоном хозяйства Буденновского района, и Виталий Васильевич слегка покраснел, потому что в его районе не было выдающихся чемпионов ни среди баранов, ни среди ярок, и экскурсанты даже не остановились в этом месте. Виталий Васильевич спросил Михал Михалыча:

— И ты с пустыми руками приехал?

Михал Михалыч крутнул крепкой головой.

— Ничего, Виталий Васильевич, — сказал он, слегка покраснев, — мы свое возьмем на лошадках.

— Лошадки лошадками, а овцой тоже надо заниматься. Никуда от этого не денешься.

— Займемся, Виталий Васильевич. Всему свое время.

Они поотстали от секретарей и шли, мирно беседуя, а при выходе из павильона Виталий Васильевич предложил Михал Михалычу пройти посмотреть корма.

— Интересно, что там нового?

Поднялись по ступенькам, здесь павильон растениеводства располагается на приподнятом по сравнению со всей территорией плато. Под навесом стояли стенды, таблицы, образцы сеяных и естественных трав. И опять все было тут в каком-то увеличенном, как будто специально для выставки сделанном масштабе. Травы, то есть снопы из трав, выглядели неправдоподобно, выше человеческого роста. Вот многолетняя, до шести — восьми и больше лет растет самосевом, ежа сборная. С гектара 520 центнеров зеленой массы. Сноп — прямо богатырь. Правда, с поливных земель.

— Михал Михалыч, есть что позаимствовать, а? Ты гляди, какие молодцы! — Виталий Васильевич шел мимо снопов и не переставал удивляться. Люцерна синегибридная, райграс пастбищный, овсяница луговая — шесть — десять лет растет, как божий дар, редька масличная, костер безостый… Снопы, снопы по плечи, а то и выше среднего человеческого роста.

Виталий Васильевич повторял про себя, читал названия на снопах и радовался за людей. Были тут образцы и из его района.

Козлятник восточный, пырей сизый, житняк зерноградский, волоснец ситниковый, рожь многолетняя одесская, люцерна желтая кубанская, ежа сборная джегутинская, люцерна славянская… Да, с этим богатством можно двинуть овцу; конечно, там, где есть для нее место. Вот поднавалились бы специальные овцеводческие хозяйства, чудеса можно делать, а маяться между хлебом и овцой трудно, нельзя добиться хороших результатов.

Шли по районам, вслух произносили названия в один голос и Виталий Васильевич, и Михал Михалыч. Ипатовский район, Апанасевский, Буденновский наш, Туркменский, Петровский, Левокумский, Арзгирский, Карачаево-Черкесская автономная область. Все знакомо, все радует слух и зрение.

— Богат и славен Кочубей! — воскликнул Виталий Васильевич. — А? Михал Михалыч?!

Михал Михалыч только головой крутил, но про себя думал: возьмем, займемся, надо этим заняться, семян попросить у этих… Хорошо было на душе. Никакой зависти, а только разгоралось внутри жадное пламя работы. Вот ведь вроде все и без того известно, но, когда видишь своими глазами, как-то по-другому чувствуешь себя, зажигает, зовет к действию. Школа передового опыта! Не пустые слова.

А вот изделия из шерсти, трикотаж, кожаные пальто, куртки, шубы чабанские, потом пошли проекты сельских домиков. Тут Михал Михалыч критически посмотрел на эти проекты. Он считал, что у него в хозяйстве лучше домики, макеты крытых токов тоже имеются, овчарни на 800 голов — механизированные. С этим делом надо подтянуть своих, своего Али Магомеда, это в наших силах.

Виталий Васильевич положил руку на плечо Михал Михалыча и дружески проговорил:

— Что, комсомол? Годится?

— Да, хорошее это дело, Виталий Васильевич. Руки чешутся. Все годится.

А на стендах уже пошли медикаменты, зоотехнический инструментарий, оборудование лабораторий. Потом тулупы, валенки, куртки чабанские. Потом комбикорма.

— Давай собачек поглядим, — предложил Виталий Васильевич.

Спустились по ступенькам, завернули в особый ряд, составленный из маленьких павильонов, где на цепи и просто прогуливались или, свернувшись калачиком, показывали себя чабанские собаки самых разных пород и мастей. Немецкие овчарки, венгерские, русская собака, а вот маленькие, почти как щенки, тоже чабанские, жилистые, крепенькие, не гляди, что мелкие, а гуртом волка загонят и загрызут, видно по их пружинистым походкам.

Собаки, кажется, понимали, зачем они здесь, все же умное животное, по глазам видно, что понимают: выставка, демонстрация, и они стараются соответствовать, выглядеть поприличнее перед экскурсантами.

Насмотрелись на все, наступило какое-то пресыщение, не воспринимается больше, душа устала. И есть захотелось.

— А не пройти ли нам по шашлыку съесть?

— Я думаю, что пора.

Секретарь и директор вышли с территории, завернули на другой двор, другое пространство, окруженное палатками, торговыми и продовольственными ларьками. Потянуло запахом жареного мяса. Над мангалами курился дымок, вокруг столиков стояли люди, пили фруктовую воду, «жигулевское», закусывали горячими шашлыками, сосисками. Над всем этим гудящим скоплением, над дымками и запахами, жующими и пьющими из горлышка воду и пиво, над вытоптанной площадкой, засоренной конфетными бумажками и окурками, стояло нещадное солнце в почти бесцветном летнем небе. Под этим солнцем и небом пристроились к столику и Виталий Васильевич с Михал Михалычем. На бумажных тарелках лежали у них два шампура с шашлыком, стояло две бутылки «жигулевского». По веселому лицу Виталия Васильевича сбегал ручейками пот, было жарко. Казалось, тучное тело секретаря должно бы давно уже свалить его с ног, но Виталий Васильевич весь лоснился и сиял свежестью, неутомимой веселостью, глаза молодо играли голубизной, ямочки на щеках то и дело показывались при малейшей улыбке, а он улыбался постоянно. Нахмурится, задумается, но тут же все лицо распустится в улыбке, вскинется голова, и молодой сочный голос как бы говорит собеседнику: нет, не будет износу этому человеку, никогда не постареет живая душа. И веселые струйки пота затейливо бегут по тугому розовому лицу. Виталий Васильевич достает платок, обтирается и весело вздыхает:

— Вот жарит, а?

— А вы снимите галстук, Виталий Васильевич, ворот откройте. — Сам Михал Михалыч в клетчатой ковбойке, без пиджака и без галстука чувствовал себя легко, только на лысине, упрямо пробивавшейся к макушке, чуть-чуть проступала капельками испарина.

Виталий Васильевич посмотрел на часы, отвернув рукав белой рубашки.

— В двенадцать соревнование стригалей.

Они стаскивали зубами с шампура кусочки подрумяненной баранины, запивали из бутылок, смачно, с хорошим аппетитом жевали, и никого не удивляло, никто не заглядывался на секретаря и директора, так увлеченно работавших над шашлыком. Все столики были обступлены такими же людьми, такими же секретарями, председателями и директорами, никто никого не стеснялся и сам не смущал никого.