Перейдем теперь к выводам.

1. Новгородцы, а также тяготевший к ним комплекс финских племен, посылали не за династией, а за князем. Приглашение династии на престол происходит только в условиях, когда государство сформировалось достаточно в условиях феодализма. Новгородцы времен Рюрика до этой стадии еще не дошли. Поэтому принимать, что новгородцы посылали за династией, так же невероятно, как допустить, что из гусеницы сразу получается бабочка, минуя стадию куколки. Приглашался военачальник и судья, а не деспот.

2. Новгород и до Рюрика и после Рюрика был государством демократическим в течение многих веков, поэтому переход к абсолютизму в отношении новгородцев совершенно ничем не оправдан. Только через несколько поколений, когда вся Русь феодализировалась, и Новгород вошел в систему феодализма.

3. Если бы новгородцы нуждались в династии, естественно было бы обратиться к Риму, Греции и т. д., к блестящим представителям государственности того времени, но о них именно не сказано ни слова.

4. Выбор новгородцев колебался между четырьмя государствами, которые либо были славянскими, либо имели крупные и влиятельные группы славян. Второстепенные славянские государства от выборов были устранены.

5. Из слов самой летописи явствует, что новгородцы искали правителя и судью. Совершенно очевидно, что только славянин мог удовлетворительно выполнить эту функцию. Как посторонний славянин, он был нейтрален, но вместе с тем понимал язык, знал обычаи и традиции, и мог делать то, что от него требовалось, т. е. «судить по праву».

6. Выбор князя новгородцами состоялся по зрелом размышлении, когда были обсуждены все «за» и «против» по крайней мере четырех кандидатов. Следовательно, этот шаг был далеко не таким простым, как это думали. Вместе с тем и предки наши были не такими наивными простачками, какими их изображает летопись. Они были во много раз культурнее, чем это представлял себе Шлёцер: они отлично знали, что делалось и на Дунае, и у хазар, и у полян, наконец, в Прибалтике. Это было культурное племя с масштабами мышления от Черного и Азовского морей до Балтийского включительно. Быстрое развитие Руси в дальнейшем объясняется не тем, что сверхчеловеки-германцы сразу что-то организовали из славянского хаоса, а тем, что восточное славянство в IX веке стояло уже на высоком уровне развития. Этот высокий уровень был результатом не германского чуда, свалившегося с неба вместе с Рюриком, а долгого, естественного, самостоятельного развития. Это развитие историки проглядели.

Может быть, наиболее убедительным будет привести в заключение полностью соответствующий отрывок летописи: «И по сем събравъшеся реша о себе: “поищем межь себе, да кто бы в нас князь был и владел нами; поищем и уставим такового или от нас, или от Казар или от Полян, или от Дунайчев, или от Воряг”. И бысть о сем молва велиа: овем сего, овем другого хотящем; таже совещавшася послаша в варяги».

Следовательно, существовала и мысль выбрать князя из своей среды, было много разговоров, но какие-то причины перевесили решение в сторону варягов, конечно, варягов-славян.

Литература этого вопроса почти необозрима, но вместе с тем на свежего человека все написанное производит угнетающее впечатление. Не верится, что в XIX и XX веках в науке может царить такая атмосфера средневековой алхимии, такого беспочвенного пустозвонства, одетого всеми атрибутами учености: тут и чучела мудрых сов, и филологические реторты, в которых изготовляются словесные гомункулюсы, тут и толстейшие фолианты трактатов вроде: «Была ли замужем и за кем Баба-Яга?» или «Принадлежал ли Змей Горыныч к классу рептилий?» и т. д. А в результате вопрос, имеющий более чем вековую давность, не решен до сих пор. Не решен благодаря полной методологической беспомощности исторической науки, тенденциозности некоторых исследователей, переходящей местами в шарлатанство, атмосфере безнаказанного пустозвонства и фантазерства. Исписаны вороха бумаги, напечатаны сотни «исследований», «а только воз и ныне там».

А между тем вопрос этот не такой уже невероятной трудности, не так уж темен и запутан, надо только очистить его от всей словесной шелухи, его окутывающей, правильно поставить и логически продумать.

Как пример неверной постановки вопроса, мы укажем попытку решить проблему с филологической точки зрения. Поражает удивительная легковерность в силы филологической науки, могущей якобы решить вопрос о происхождении слова «Русь», и еще более удивляет, что находятся люди, готовые принять решение филологов как окончательное решение вопроса вообще. Они совершенно слепы и не видят, что филологическое решение не более как «покушение с негодными средствами».

Пусть уж филологи, завороженные своей словесной каббалистикой, в простоте душевной верят в то, что они изрекают, но, оказывается, им верят и некоторые историки и, что еще хуже, многие профаны. Верят, и не видят всей словесной эквилибристики, например почтенного Н. Я. Марра, которая дает такие же результаты, как и толчение воды в ступе. Существование в прошлом алхимии понятно, из нее в конце концов родилась современная химия, — существование же словесной алхимии в XX веке является феноменом, достойным удивления.

Чтобы отвести упрек в беспредметности наших утверждений, обратимся к докладу В. Мошина в 1929 году в Праге: «Главные направления в изучении варяжского вопроса за последние годы», Прага, 1931.

Докладчик говорил: «…вопрос этот уже в первой половине прошлого столетия был переведен в плоскость филологии, и в настоящее время (в его научной трактовке), пожалуй, более является вопросом лингвистики, чем чисто исторической проблемой».

Уже курсивное подчеркивание Мошиным слова «научной» показывает, что он считает научным разрешением только разрешение лингвистическое, остальные стороны вопроса, мол, ненаучны.