Для характеристики положения проведем здесь свидетельство известного историка права проф. Н. П. Загоскина, который в конце XIX ст. писал следующее:

“Вплоть до второй половины текущего столетия учение норманской школы было господствующим и авторитет корифеев ее, Шлёцера — со стороны немецких ученых, Карамзина — со стороны русских писателей представлялся настолько подавляющим, что поднимать голос против этого учения — считалось дерзостью, признаком невежественности и отсутствия эрудиции (см. также критику Н. Н. Кнорринга на наш труд: “Русские Новости”, Париж, 27 ноября 1953 г. № 443. — С.Л.), объявлялось почти святотатством.

Насмешки и упреки в вандализме устремлялись на головы лиц, которые позволяли себе протестовать против учения норманизма. Это был какой-то научный террор, с которым было очень трудно бороться (подчеркнутое нами место показывает, что еще 55 лет тому назад существовал научный гнет, террор, героями которого были норманисты, существует он и по сей день (см. упомянутый выше критический очерк Н. Н. Кнорринга, а также отзыв П. Ковалевского, “Русская Мысль”, от 28 окт. 1953 г. № 601). Поэтому тем, которые считают наши возражения и тон слишком резкими, рекомендуется дважды прочитать это официальное заявление солидного ученого. Господство норманизма оправдывалось не истиной, а грубой силой. Теперешние же наши критики упрекают нас в недостаточной эрудиции. Извините за грубость, но: “чья бы корова мычала…” — С.Л.).

Великий критический авторитет, немец Шлёцер прямо и нисколько не обинуясь, выражал, например, сожаление, что “неученые русские историки единогласно по своей неучености все еще выдавали варягов за славян пруссов или финнов”, а другой немецкий ученый, Круг, считал “весьма смелым” свое мнение о том, что славяне и до пришествия культуртрегера Рюрика с братьями уже имели известную гражданственность и зачатки просвещения, покойный же М. П. Погодин, в последний омраченный нападками антинорманистов период своей жизни, прямо бранился, встречая в литературе воззрения, несогласные с признанными им за непреложные аксиомы доводами скандинавской теории” (Н. П. Загоскин. История права русского народа, I. 1899, 336–337).

Позволим себе привести еще пример, — продолжает В. А. Рязановский, — исследователь торговых отношений России с Востоком, П. С. Савельев, в труде по данному вопросу указал, что академик Шторх высказал идею о древности торговых сношений северо-восточной Европы с Азиею через Россию (Historisch-ststistisches Gem"alde des Russischen Reichs, 1797–1800, Th. IV).

Он получил разнос от Шлёцера, который назвал эту мысль не тольно “ненаучной”, но и уродливой, которая бы опровергла все, что до сих пор о России думали. “Не только множество, но даже ни одного древнего свидетельства не найдешь по сему делу” (“Нестор”, перевод Языкова. Ч. I, с. 388–390).

Прошло около сорока лет с тех пор, как написаны эти строки, продолжает г. Савельев, и источники, дотоле неизвестные, бросили новый свет на состояние нашего древнего Севера. Системы Шлёцера рушатся сами собой; но его брамински фанатические приговоры, к сожалению, долгое время останавливали успехи нашей юной историографии, не выходившей из-под ферулы своего немецкого учителя (Мухаммеданская нумизматика, 1846, страница CCXXXII)».

Здесь мы вынуждены прервать длинную цитату из Рязановского. Итак, более 100 лет назад Савельев верно понимал ошибку Шлёцера и роль, которую он играл. Более 150 лет назад немец Шторх высказал верную мысль о роли Руси в древней торговле. Было и многое другое, говорившее против норманизма, но на все это не обратили внимания.

Было две основных причины неуверенного и слабого голоса антинорманистов: 1) правду говорить просто боялись, научная мысль была зажата, 2) не было не только метода, но даже простой сметки, чтобы сразу понять всю нелепость «норманской» теории; мышление было непростительно слабым. Историки оказались в массе безнадежно тупыми. 150 лет! Это колоссальный срок.

В. А. Рязановский, при всей своей правоте, все же ошибается, находя оправдания для историков (слабое развитие истории, языкознания, отсутствие археологии в XIX веке). Дело в том, что достаточно взять «Повесть временных лет» и внимательно прочитать, чтобы сразу понять, что в ней что-то с «Русью» норманистов неладное: чуть ли не на каждой странице кричащие противоречии. А раз сомнение вызвано, то раскрыть причину затруднения не доставляет особенного труда. Но ничего этого не было сделано.

Уже в позиции самого Шлёцера были такие уязвимые места, что открыть их и разъяснить ошибку не представляло труда. Вот что писал академик Греков (Киевская Русь, 1939, с. 310): «Сам Шлёцер в упорном отстаиваньи своего представления о древней Руси встречался, казалось бы, с сокрушающими его взгляды доводами. Как могла Византия заключать договоры с Русью, почему Русь свою мореходную терминологию в значительной степени получила от Византии, а не от норманнов, от которых, по теории Шлёцера, она должна была ее получить, почему норманны так быстро ославянились? Иногда Шлёцер расправляется с этими фактами довольно решительно. Олегов договор он объявляет подлогом, византийскую терминологию на Руси он называет явлением случайным, а почему норманны ославянились, он просто отказывается объяснить (“явление, которого и теперь еще, — пишет он, — совершенно объяснить нельзя”)».

Более 150 лет мимо этого кричащего «nonsens»’а проходили все норманисты, будучи совершенно глухи к голосу критики. А ларчик просто открывался: варягам нечего было ославяниваться — они уже были славянами! Столько лет быть околпаченными — это несмываемый позор. Одно ясно: в гербе историков видное место должен занимать кочан капусты.

Продолжим, однако, цитату из Рязановского: «Однако, несмотря на все усилия корифеев норманизма — Шлёцера, Круга, Куника, Погодина и их последователей — история развития данного вопроса представляет собой историю постепенной сдачи норманистами одной позиции за другой.