— Мы ничего не знаем наверняка! — упрямо повторил Хильдебранд. — Можно ли допустить такого маленького ребенка в зал суда? Получится фарс! От перекрестного допроса она растеряется. Или вы хотите подвергнуть их семью еще одному испытанию?

— А вы что предлагаете? И дальше искать убитых детей, расширять район поисков?

— Вас это уже не касается! Раз дети нашлись, вы можете возвращаться в Лондон. Остальное предоставьте нам.

— Тогда позвольте мне один последний опыт. Пусть Моубрей на них посмотрит…

— Вы что, с ума сошли?

— Нет, послушайте меня! — Услышав их голоса, дежурный констебль открыл дверь в начале коридора и просунул внутрь голову, но быстро убрал ее, повинуясь раздраженному жесту Хильдебранда. — Вот что я хочу сделать…

Час спустя все было устроено. Конечно, Роберт Эндрюс был недоволен, как и Хильдебранд, и Маркус Джонстон, адвокат Моубрея.

Разгневанный Хильдебранд потребовал, чтобы Ратлидж позвонил Боулсу в Лондон. Он застал суперинтендента не в самом лучшем настроении. Хотя Ратлидж прикрывал трубку рукой, вопли Боулса были отчетливо слышны в кабинете:

— Томас Нейпир заходит сюда ежедневно, чтобы узнать, какие у нас успехи и нашли ли мы мисс Тарлтон! Мне не нравится, когда политики дышат мне в затылок! Ратлидж, вы виноваты в том, что втянули Нейпира в это дело!

— Если убитая — мисс Тарлтон, мистер Нейпир будет не просто дышать нам в затылок, — ответил Ратлидж. — Он поселится у вас в кабинете! По моим сведениям, он любил ее как родную дочь! — Скорее всего, даже больше…

— Тогда выясните раз навсегда, чьи это дети — Моубрея или нет! Слышите? Передайте трубку Хильдебранду, я приведу его в чувство!

Итак, все было улажено.

Когда они пошли за Моубреем, по-прежнему погруженным во мрак, он не сразу понял, чего от него хотят. С трудом он зашел в кабинет Хильдебранда. Глаза у него ввалились, волосы были нечесаными, подбородок зарос щетиной. Джонстон поздоровался с ним, но Моубрей не ответил. Потом все замолчали.

Казалось, Моубрею все было безразлично. Он делал все механически — ел, лежал на койке ночью, шел, куда прикажут. Его ничто не трогало. Во внутреннем дворе, куда выходили окна кабинета, в куче листвы лежал большой красный мяч.

Джонстон что-то говорил, когда во двор вошел первый мальчик — ровесник Роберта Эндрюса. И волосы у него были почти такие же. Увидев мяч, мальчик бросился к нему.

Моубрей вздрогнул и закричал:

— Нет… не мучайте меня!

— Мистер Моубрей, — тихо спросил Ратлидж, — там ваш Берти?

— Нет… Господи, нет! Я убил моего Берти, вы сами мне так сказали!

Во двор вбежал еще один мальчик; он сразу же потребовал, чтобы мяч отдали ему — сейчас его очередь играть. Первый мальчик отказался, и они горячо заспорили. Появился третий мальчик, чуть старше, ближе по возрасту к сыну Моубрея — Берти было бы сейчас столько же, если бы он остался в живых.

Не сводя взгляда с Моубрея, Ратлидж сказал:

— Мистер Моубрей, пожалуйста, взгляните на детей и скажите, нет ли среди них вашего сына.

Моубрей, в глазах которого стояли слезы, повернулся к Джонстону, ища у того помощи. Джонстона передернуло.

— Инспектор! — обратился он к Ратлиджу хриплым шепотом.

Во двор нехотя вошел четвертый мальчик. Неожиданно Моубрей вздрогнул, привстал с места. Джонстон потянулся к нему, но Ратлидж тихо напомнил:

— Он ни в коем случае не должен к ним приближаться!

Прежде чем Джонстон или Хильдебранд успели шевельнуться, Моубрей подошел к окну, упал перед ним на колени. По его лицу потекли слезы.

— Берти! — закричал он, молотя ладонями по стеклу. — Берти! Это ты, малыш?

Роберт Эндрюс-младший повернулся к человеку в окне, в его глазах мелькнула тревога. Потом он повернулся к другим мальчикам, которые дрались из-за мяча. Мяч выпал, и Роберт схватил его и убежал, радостно крича:

— Мое! Мое!

Моубрей воскликнул:

— Нет… нет… Берти, вернись!

И тут он заметил Роузи, которую ввела во двор за руку девочка чуть постарше. У них было мало времени; они не успели найти девочек подходящего возраста. Моубрей смотрел на нее и не мог насмотреться, на его лице появилось странное выражение. Роузи, крепко державшая другую девочку за руку, посмотрела прямо на окно и отвернулась. Лицо ее осветилось прежней застенчивой улыбкой.

— Триша, милая! — крикнул Моубрей, дрожа всем телом, как в лихорадке. — Они сказали, что я убил тебя и бросил в темноте, скормил диким собакам и лисам…