Для тех, кто еще не умеет сидеть как принято, есть несколько рядов стульев позади ковриков. В итоге я, конечно, сидел в самой дальней части комнаты, как это было в старшей школе.

Усевшись, я поднимаю глаза и тут же вижу учителей, входящих в комнату один за другим. Они молча идут с каменными лицами. Колонну замыкает Гольдштейн. Я узнал его по фотографиям на обложках его книг. Он выше, чем я ожидал. Гольдштейн идет широкими медленными шагами. На нем рубашка на пуговицах и брюки песочного цвета с высоким поясом. Я вижу проплешину в середине его головы, а по бокам – короткие каштановые волосы. У него угловатое лицо с большим, элегантно выступающим носом. Он отрастил бородку. Он выглядит очень серьезным и в целом производит даже слегка пугающее впечатление.

Учителя занимают свои места в переднем ряду, и одна из них, 50-летняя азиатка по имени Камала, приветствует нас. Ее манера держаться подчеркнуто мягкая и выразительная. Я начинаю думать, что они, наверное, преподают во всех школах, куда ходили все эти люди. Она официально открывает ретрит и объявляет, что с этой минуты мы «погружаемся в тишину». Новые правила: никаких разговоров, чтения и секса. Я читал, что есть понятие «йога-интрижка», когда люди влюбляются в кого-нибудь из партнеров по медитации, пытаются заигрывать взглядом и строят разгоряченные фантазии. Оглянувшись, я убеждаюсь, что со мной такого произойти не может.

В своей задумчивой речи учитель говорит нам, что цель ретрита – попытаться быть осознанным постоянно, а не только во время медитации. Это значит: что бы мы ни делали – ходили, сидели, ели или даже шли в душ – это нужно делать с преувеличенной неспешностью, чтобы дотошно и подробно уделять внимание каждому действию.

И тут я впервые смотрю на расписание, которое будет действовать до окончания ретрита. Оно гораздо жесче, чем я думал. Каждый день начинается с подъема в 5 утра и часовой медитации. Затем завтрак и чередующиеся медитации разной длительности: сидя и на ходу. Они продолжаются весь день до 10 часов вечера, прерываясь на приемы пищи, отдых и работу. Вечером так называемый «рассказ о дхарме». Я быстро прикидываю: примерно 10 часов медитации в день. Я честно не знаю, смогу ли это осилить.

Будильник звенит в 5 часов, и я вдруг с горечью понимаю, где нахожусь.

Я беру одну из трех пар спортивных брюк, которые взял с собой, представляя долгие дни без движения. Я спускаюсь в ванную на первом этаже, выполняю омовение и выхожу на прохладный утренний воздух. Я присоединяюсь к медленному течению йогов, бредущих из общежития к залу для медитаций. Все они идут медленно, опустив голову. Я понимаю, что эти люди серьезно приняли призыв к постоянной осознанности.

Шагая с молчаливой толпой в этой предрассветной темноте, я решаю сделать во время ретрита все, что в моих силах. Если уж я здесь, я сделаю все как положено, черт побери.

В зале я не направляюсь к стулу, на котором сидел вчера, а иду прямо к коврикам. Кладу одну подушку на другую и с размаху сажусь на них, повторяя движения более опытных йогов.

Я замечаю, что некоторые люди, входя в комнату, останавливаются и кланяются в направлении статуи Будды в центре зала. Мне неловко от этого. Не знаю, как Сэм с этим мирится.

И еще один неприятный сюрприз: около каждого коврика лежит листок. Это слова. Нам придется петь мантры.

Один из учителей, белый мужчина средних лет, выходит вперед и объясняет нам, что это «наставления Будды», которыми уже много столетий йоги начинают свой день. Слова были на языке пали, на котором говорил Будда, для нас сделали фонетическую запись на английском. Учитель начинает петь, медленно и низко, и все остальные подключаются, читая с листа. Пение – единственное исключение из правила «величественной тишины», наряду с теми случаями, когда мы можем говорить с учителями.

На правой стороне листа перевод текста на английский. В первой части мантры мы «принимаем убежище» Будды – «Просветленного». Затем мы поем «наставления», которые являются, по сути, набором обещаний: не вредить ни животным, ни людям, не красть, не лгать, не использовать вещества, изменяющие сознание, а также «не танцевать, не петь и не делать неподобающих выступлений». Если бы мои друзья увидели, как я восседаю на этих подушках и пою, они бы животы надорвали от смеха.

Когда мы прекращаем петь, начинается медитация. И все. Игра началась.

Почти сразу я понимаю, что сидеть на подушках было не самой лучшей идеей. Меня атакует боль в спине и шее. Я ощущаю, что кровообращение в ногах перекрыто. Пытаюсь сосредоточиться на дыхании, но больше, чем на два вдоха меня не хватает.

Вдох.

Выдох.

Вдох.

Черт, кажется, мои ноги оторвутся где-то ниже коленей.

Давай же, парень.

Вдох.