– - Ах, боже мой, Иван Петрович, дорогой! Ведь мы заждались... Позвольте представиться: местный начальник станции Пятов.
– - Начальник обеими ладонями крепко сжил руку человека.
– - Вот счастье, вот радость... заграница, Африка, Мадагаскар...
– - Он с невыразимою любовью оглядывал багаж человека.

За начальником к человеку бросились телеграфист, сторож, стрелочник, после всех баба.

– - Ваньть, это ты?
– - спросила она, заливаясь слезами.
– - Одежа-то на тебе какая хорошая!

Все крепко пожимали руку его, возбужденно говоря, что любого из них зарежь на месте, никто не мог бы признать его сразу.

– - Мне помстилось, -- кричал сторож -- он больше всех был огорчен, что не признал человека сразу; -- мне помстилось: сошел человек и человек бытто знакомый -- лицо, волосья, как полагается... ге, думаю, тут что-то неладно, тут надо подумать...

– - Я сам так-то, -- дергал его стрелочник.
– - Человек, да черт с ним, что человек, разве мало их таскается... Гляжу, а это наш, осташковский...

Только телеграфист небрежно шепнул телеграфистке:

– - Я сразу его узнал, но неудобно было подойти: мы же до сих пор были незнакомы.

– - Ну, держись теперь Осташково, свой царь приехал!
– - подбрасывая шапку, воскликнул сторож.
– - Всем царям царь.

Человек изумленно обернулся на него.

– - А что, неправда, что ли?
– - накинулся на него сторож.
– - Стало быть, ты теперь нашим царем будешь, вот и весь сказ. Помнишь, как мучился? Помнишь, как тебя казаки терзали? Забыл? Память плохая? Вот то-то и оно... Ну, так и молчи... Помнишь, ты у меня единожды на печке в крови валялся, а полиция две тыщи рублей сулила, помнишь? Я бы теперь лавкой торговал на всю волость...-- На минуту сторож стал центром внимания всех.
– - Полиция, понимаешь, когтями землю скребет: где малый? Нет, думаю, сучьего сына, за две тыщи не купите!..

Сторож наклонился к уху начальника и прошептал:

– - У него, Андрей Филиппыч, бок был простреленный, во дырища, рукавица пролезала.
– - Сторож развел руками, показывая, какая была дыра в боку человека: в эту дыру свободно могла пролезть собака.
– - А то ладит: в цари не гожусь, в цари не гожусь!
– - возмущенно проворчал он.
– - Годишься, как заставим. Цела еще метка-то на боку? В цари не гожусь... То-то у нас был хороший царь -- Гришка Распутин.

Человек улыбнулся.

– - Про Гришку теперь не поминай, то время прошло, -- наставительно сказал стрелочник.

Вдруг сторож подскочил, как укушенный, и бросился за станцию, крича не своим голосом:

– - Деда Петро! Деда Петро, приехал!.. Ведь за тобой с утра папаша тут, -- обернулся сторож к человеку.
– - Деда Петро, куда тебя нечистая сила загнала?

И все тотчас же загалдели, изумляясь, куда девался старик: приехал встречать гостя, целый день томился сам не свой, а то запропал, как иголка.

Сторож был у телеги, обежал вокруг станции, заглянул в телеграфную, даже в квартиру начальника, -- старик исчез.

– - Прямо чудно, то бегал, как козел, нудился, а то вот на тебе. До ветру, что ли, вышел?

И все вопросительно глядели друг на друга.

– - Да вот он!
– - со смехом воскликнула баба.
– - Он в кусты залез.

Жалкими, молящими глазами старик глядел из кустов акации на подошедших людей. Он крепко держал руками картуз свой, будто боялся, что его выдернут, и пятился. Потом он будто попытался что-то сказать, у него задвигались желваки на скулах и затряслась борода. У человека похолодела спина, таким несчастным, беспомощным и старым показался ему отец. Он шагнул в заросли акации:

– - Отец!

Старик взметнулся:

– - Сейчас, сейчас, сынок, лошадь, того... лошадь готова!..
– - Он побежал к коновязи, на бегу болтались полы смрадной шубенки его; по щиколкам хлопали дерюжные порты. "Когда их стирали, стирали ли?" -- мелькнуло в голове сына. Старик трясущимися руками отвязывал повод, тпрукал, бил босыми ногами лошадь по коленям. Сын подошел сзади и хотел обнять его.

– - Сейчас, сейчас, сынок, -- бормотал старик, качаясь, -- готово.
– - И побежал к телеге, хватаясь за вожжи.

Сын только почувствовал, как тяжело, запально дышал старик.

V

Кругом, насколько хватал глаз, тянулось ровное сине-зеленое море хлебов. Рожь была по пояс, местами выше и гуще. Иногда по верху ее пробегал слабый ветер, рожь колыхалась мертвой зыбью, то чернея, то отливаясь матовой рябью. Тогда над колосьями почти непроницаемой завесой подымался цветень, будто тучи серебряно-багрового дыма вырывались из земных недр, и на время тускнело солнце. Трава, цветы, земля казались плесневелыми. Потом опять душным гнетом налегала тишина, волны выравнивались и с безоблачного неба бесшумными потоками лился палящий зной.