была упомянута и Симбирская губерния. Илья Николаевич тотчас

погрузился в исследование. "Не плохо, отнюдь не плохо поставлено дело,

куда лучше, чем у соседей!" - радовался он, сопоставляя данные по

губерниям.

Однако первоначальное впечатление благополучия тут же стало и

рассеиваться... Оказывается, в этой многонациональной губернии вовсю

процветает насильственное обрусение!

"Образование" и "обрусение" в отчете приравнены одно к другому.

Так и сказано: "Дело народного образования и обрусения..."

– Боже мой, боже мой, - сокрушался Илья Николаевич, - что сказал

бы Пушкин, натолкнувшись на такую мерзость! "Слух обо мне пройдет по

всей Руси великой, и назовет меня всяк сущий в ней язык, и гордый внук

славян, и финн, и ныне дикой тунгуз, и друг степей калмык..."

"Назовет!" - с гневной иронией воскликнул Илья Николаевич. - Да эти

русификаторы своими насилиями только отвращают людей от гения русской

культуры!

А вот и оптимистическое заверение в отчете: "Вообще дело

народного образования и обрусения начинает прививаться". Где же это? В

какой среде? Что за противоречие?

Оказывается, среди чувашей... Чуваш менее культурен, чем татарин.

Он еще в плену наивно-языческих представлений о жизни, о людях, очень

доверчив. Вот тут-то деятели обрусения и снимают свою жатву. Илья

Николаевич почувствовал жгучую потребность заступиться за

маленький народ, которого хотят лишить своих обычаев, верований,

наконец, собственного национального лица!

И стал мысленно прикидывать, что же он, инспектор народных училищ

губернии, способен будет сделать, чтобы оградить "всяк сущий язык" от

преследования господ русификаторов...

x x x

Так проходили летние каникулы, последние в Нижнем Новгороде. Илья

Николаевич проводил время в библиотеках либо за письменным столом

дома. Мария Александровна с детьми отправилась к своим родителям в

Кокушкино.

С неизъяснимым наслаждением перечитывал Илья Николаевич труды

Ушинского, Песталоцци, педагогические сочинения Лобачевского,

Пирогова, не говоря уже о Добролюбове, Писареве. Он открывал в них

богатства, которых не замечал прежде: в одних случаях из-за вечной - в

студенческую пору - нехватки времени, да и по молодости лет; в других

из-за трудностей нелегального чтения.

Константин Дмитриевич Ушинский. "Отец русской педагогики". Сам

учитель, он досконально исследовал школьное дело в России. Затем

отправился за границу и там шаг за шагом изучил все талантливое и

передовое, чем жили школы Швейцарии, Англии, Франции, Германии,

Соединенных Штатов. Благодаря Ушинскому педагогика как наука в России

60-х годов XIX столетия достигла небывалого расцвета.

К. Д. Ушинский составил два учебника для начальной школы -

"Родное слово" (первый и второй год обучения) и "Детский мир". Какой

это было находкой для Ульянова! Ведь его собственная педагогическая

практика до сих пор складывалась только в области

физико-математических наук.

Впрочем, по жадности своей он тут же ухватился и за книжку

Фарадея "Химическая история свечи".

Обратившись к сочинениям Песталоцци, Ульянов долго вглядывался в

портрет "благородного и бескорыстного филантропа-воспитателя", как

назвал швейцарца Добролюбов, высоко ценивший педагогическое творчество

Песталоцци.

Иоганн Генрих Песталоцци... Портрет 1811 года, следовательно,

великому педагогу здесь 64 года. А на вид и вовсе старик. Испещренное

морщинами и морщинками добрейшее лицо, которому особенную теплоту

придает мечтательность во взгляде.

Он обивал пороги швейцарских лавочников и ростовщиков, взывая к

ним: "Высокоблагородные, высокочтимые господа, благородные друзья

человечества и покровители!.." А потом, подавленный глухим равнодушием

состоятельных сограждан к своему делу, в письмах к друзьям говорил с

отчаянием: "Я хочу попасть к какому-либо министру, который был бы

человеком... если таковой на земле существует!"