университетским образованием... Да что говорить о нем, скромном

кандидате, - в комитете видные деятели российской науки, и что же:

склоняют головы перед ревизором... Да это же раззолоченный истукан,

господа. Где же ваше достоинство, воспитатели молодежи и творители

наук!

Ульянов решился на шаг смелый и вызывающий: вновь предстать перед

испытательным комитетом, добиться переэкзаменовки по физике. И он

подал в округ прошение.

К попечителю учебного округа не обратился бы: мракобес, самодур.

Но у попечителя есть помощник, облеченный почти столь же высокими

правами; к тому же, по отзывам, человек доступный и справедливый. Да и

не только по отзывам: четыре года назад попечитель Молоствов в

издевательских выражениях пробрал директора Астраханской гимназии

Аристова за его ходатайство о стипендии для мещанина Ульянова, -

помощник попечителя наперекор своему начальнику принял участие в

молодом студенте: сделал что мог - освободил от платы за слушание

лекций.

Речь о Николае Ивановиче Лобачевском. Ему и подал прошение

Ульянов. Добрым предзнаменованием был случай, известный в

университете. Ровно одиннадцать лет назад, с разрешения Лобачевского,

держал экзамен в комитете и провалился студент Лев Николаевич Толстой.

Был он тогда всего лишь худеньким, малоприметным юношей из именитой,

но провинциальной помещичьей семьи.

Провалился, но не струсил: подал новое прошение, и Лобачевский,

обнаружив у просителя серьезный интерес к наукам, наложил резолюцию:

"Допустить к дополнительному испытанию. 4 авг. 1844 г.".

К повторному экзамену по физике (прошение было удовлетворено)

Илья Николаевич готовился особенно тщательно, и 21 апреля 1855 года

кандидат Ульянов вновь на испытании. В присутствии комитета (цитируем

протокол) читал пробную лекцию: "О теориях гальванического тока"

...затем написал рассуждение на заданную от комитета тему о скрытом и

удельном теплороде..." В обоих случаях Ульянов получил твердое

"хорошо". Восторжествовала справедливость: то ли на комитет произвело

впечатление, что проситель явился в сюртуке (взял напрокат) и имел уже

вид учителя; то ли профессора почувствовали неловкость за прошлый раз,

когда в угоду столичному самодуру лишили молодого человека преподавать

физику; то ли, наконец, замолвил об Ульянове слово Николай Иванович

Лобачевский, чуткий к трудолюбивым и талантливым юношам...

Так или иначе, но на этот раз Ульянову выказали особое внимание.

Его пригласили сесть за стол комитета. Застеленный зеленым сукном, с

расположенными на нем массивными, напоминающими серию бастионов,

которые надо штурмовать, чернильницами, - этот стол одним своим видом

порождал мурашки у экзаменующихся. И вдруг - садись среди профессоров!

Еще не успел Ульянов, взволнованный, устроиться в кресле, как

заговорил профессор физики и метеоролог Александр Степанович Савельев.

Ульянов, будучи студентом, помогал профессору на метеорологической

станции университета и сейчас приготовился выслушать от Александра

Степановича, на прощание, благодарность за свой бескорыстный труд. Но

профессор заговорил о другом.

– Перед нами, господа, - сказал Савельев, указывая коллегам на

Ульянова, - молодой, но весьма меня заинтересовавший ученый. Позволю

себе вспомнить о научной работе Ульянова, представленной им на

соискание степени кандидата. Это труд исследователя, зрелый вклад в

астрономическую науку... - Здесь Савельев повернулся к одному из

членов комитета, профессору математики и ученику Лобачевского, Попову:

– Александр Федорович, я не преувеличиваю?

– Ничуть, - отозвался тот. - Мы с вами, Александр Степанович,

помнится, были единодушны в оценке достоинств этого сочинения, как,

впрочем, и остальные господа профессора, коим было поручено дать о

диссертации заключение. Я имею в виду профессоров господ Ковальского,

Вагнера, самого декана Котельникова, Гесса...

– Да, - подтвердил Савельев, - редкое в науке совпадение мнений.