Предложенная Е. В. Благовым последовательность квалификационных шагов внутренне противоречива и вряд ли приемлема на практике.

Во-первых, в его схеме деление квалификационных признаков произведено произвольно, а не по элементам состава преступления. Например, трудно объяснить, на каком основании способ, орудия и средства (наряду с признаками, характеризующими объект и субъекта преступления) автор относит к признакам, характеризующим деяние, а место, время и обстановку — к признакам, относящимся к условиям совершения преступления.

Во-вторых, отнесение вины, мотива и цели к признакам, характеризующим не деяние, а условия его совершения, теоретически несостоятельно.

В-третьих, совершенно непонятно, что имеется в виду под «общими и специальными свойствами» места и времени совершения деяния и как они влияют на процесс квалификации преступления.

В-четвертых, автор не объясняет, как влияют на квалификацию преступления общие признаки субъекта преступления (физическое лицо, достижение минимального возраста, с которого возможна уголовная ответственность за данное преступление, и вменяемость) и почему учет этих признаков отнесен на предпоследнее место в предлагаемом алгоритме. На самом деле наличие (или отсутствие) названных признаков предопределяет (или исключает) дальнейшие шаги в процессе квалификации преступления. В случаях совершения общественно опасного деяния лицом, явно малолетним или с очевидными признаками психической неполноценности, в первую очередь исследуется именно этот вопрос. Недостижение установленного законом минимального возраста или невменяемость лица, совершившего общественно опасное деяние, исключают необходимость его уголовно-правовой квалификации, поскольку в деянии отсутствует состав преступления.

В правоприменительной деятельности высококвалифицированных юристов-практиков последовательное прохождение всех запрограммированных ступеней процесса квалификации нередко заменяется эвристическими (внепрограммными) методами квалификации преступлений, основанными на уровне теоретической подготовки, личном профессиональном опыте, особенностях обыденного и логического мышления правоприменителя и других факторах объективного и субъективного характера [73] . И это не может считаться недостатком, если отклонение от логического ряда операций по установлению юридической сущности квалифицируемого преступления не противоречит принципам квалификации преступлений.

Теория квалификации преступлений помимо общих правил уголовно-правовой оценки отдельного оконченного преступления, совершенного одним лицом, включает ряд специальных правил квалификации неоконченных преступлений, преступлений, совершенных в соучастии, множественности преступлений [74] , преступлений, подпадающих одновременно под действие двух или более норм (при конкуренции уголовно-правовых норм) и др. [75] . Эти вопросы в настоящей работе рассматриваются главным образом через призму субъективной стороны преступления, поскольку общие аспекты квалификации таких преступлений достаточно подробно исследованы в монографической литературе, посвященной стадиям совершения преступлений, соучастию, а также множественности преступлений и конкуренции уголовно-правовых норм.

Под субъективной стороной преступления в науке уголовного права понимается психическая деятельность лица, непосредственно связанная с совершением преступления. Образуя психологическое содержание общественно опасного деяния, субъективная сторона преступления является его внутренней (по отношению к объективной) стороной. Вопрос о содержании субъективной стороны преступления, точнее — о ее соотношении с виной, до сих пор является дискуссионным в отечественной юридической науке. По этому вопросу высказаны три основные точки зрения.

Некоторые ученые исходят из того, что вина и субъективная сторона преступления — это понятия тождественные, поскольку интеллектуально-волевая деятельность человека неразрывно связана с мотивационной и эмоциональной деятельностью [76] . Эта точка зрения наиболее последовательно отстаивалась и наиболее глубоко аргументировалась П. С. Дагелем. По его мнению, «вина представляет собой внутреннюю, субъективную сторону преступления, психическое отношение субъекта к своему общественно опасному деянию и его последствию, выраженное в преступлении» [77] . Обосновывая это положение, он писал: «Точка зрения, согласно которой субъективная сторона преступления не исчерпывается виной, а включает в себя наряду с виной мотив и цель преступления, основана… на смешении субъективной стороны преступления (вины) и признаков состава преступления, характеризующих эту субъективную сторону (умысел, неосторожность, мотив, цель, аффект, заведомость и др.), а также на смешении понятий содержания и формы вины» [78] . Сходную позицию занимает Ю. А. Красиков: «В законодательной формулировке (ст. 25, 26 УК) форм вины (умысла и неосторожности) нет упоминаний о мотиве, цели и эмоциях. Однако это не означает, что они не входят в содержание вины. Эти компоненты присущи любому поведению человека. Мотив, цель, эмоции, характеризуя психическую деятельность виновного, входят в субъективную сторону преступления через умысел и неосторожность» [79] . Изложенная позиция недостаточно убедительна в теоретическом отношении и неприемлема — в практическом.

Во-первых, отождествление вины с субъективной стороной преступления не соответствует законодательной характеристике вины. Указание в ст. 5 УК на то, что лицо подлежит уголовной ответственности только за те деяния и за те общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина, единодушно толкуется как необходимость установления в деянии умысла или неосторожности. Согласно ч. 1 ст. 24 УК виновным в преступлении признается лицо, совершившее деяние умышленно или по неосторожности. Из этого положения следует, что законодатель рассматривает вину как родовое понятие умысла и неосторожности и никаких иных психологических моментов в понятие вины не включает. Попутно можно заметить, что именно такое понимание вины встречается и в законодательстве некоторых государств. Так, в ст. 21 УК Республики Беларусь вина определяется как «психическое отношение лица к совершаемому общественно опасному деянию, выраженное в форме умысла или неосторожности», а «виновным в преступлении может быть признано вменяемое лицо, совершившее общественно опасное деяние умышленно или по неосторожности». Таким же образом определяется вина и в ст. 23 УК Украины: «Виной признается психическое отношение лица к совершаемому действию или бездействию, предусмотренному настоящим Кодексом, и его последствиям, выраженное в форме умысла или неосторожности».

Как видно из приведенных легальных определений, закон обычно относит к содержанию вины, то есть умысла и неосторожности, лишь психическое отношение — сознание и волю, не оставляя ни в интеллектуальном, ни волевом элементах умысла и неосторожности места для мотива, цели и иных признаков, характеризующих психическую активность субъекта в связи с совершением преступления.

Во-вторых, в трактовке П. С. Дагеля вина является недостаточно определенным понятием как в плане его психологического содержания, так и с точки зрения его юридической характеристики. Разрывая понятие вины и характеризующих ее признаков состава, названный ученый в различных своих работах давал неодинаковый перечень таких признаков. Примечательно, что этот перечень представляет открытый, незаконченный ряд признаков, обычно завершаемый словами: «и др.», «и т. д.», «и некоторые другие». Остается неясным, что кроется за подобного рода обобщениями. Включение в вину наряду с умыслом и неосторожностью также мотива, цели, эмоций, заведомости и других психологических признаков, крут которых точно не определен, вносит путаницу в решение вопроса о форме вины и лишает названные признаки самостоятельного значения в рамках субъективной стороны, хотя в законе такое значение им нередко придается.