— А мы не семья? Мы, дядя, тоже свои...

— Так-то так, только, дети, не к той земле сердце прирастает, где жил безбедно, а к той, с которой в смертный час вместе был... Спросите ленинградца, который пережил блокаду в прошлую войну, — он вам расскажет...

Душа Никифоровича начинала томиться и тосковать. Приехав в село, он втянулся в новое дело и поначалу был целиком захвачен им. Теперь же часто задумывался, подолгу смотрел вдаль, где зимнее небо держалось тонким и хрупким краем на темной зубчатке сосновых вершин, а по ночам ему снились дымы над закопченными трубами, звон трамвая, ожерелья огней, убегающих в длинную и туманную перспективу улиц. Там, в городе, ему казалось, что воздух полей и тишина села приворожат его навсегда, что, хотя руки еще просят дела, сердце уже тоскует о покое; там он считал себя крестьянином по природе, хотя и не сознавался в этом. И — ошибался. Его руки сжились с металлом, глаза — с машинами, с громадными сводами цехов, легкие — с воздухом, в котором сладковатый запах деревьев и трав сдобрен горьковатым привкусом дымка.

Тяжело порывать с тем, к чему привыкает человек в течение всей жизни.

— Нет, поеду, — подтвердил Никифорович, словно кто-нибудь в этом сомневался.

— А кончим ее скоро, — вздохнул и Кузьма Шавойка, который прижился около движка и смутно, тревожно думал о том времени, когда станция будет построена и надобность в движке отпадет. — Начальник на стройку бегом бегает...

— Это он чтобы на Анежку насмотреться вдосталь, — хихикнула Вера Сорокина.

Алесь действительно с утра до вечера находился на строительстве, и, конечно, не потому только, что Анежка из столовой, где ей стало скучно, перешла в бригаду штукатуров, а потому, что и сам он не обладал достаточным опытом, а тех, кто пришел сюда, многому надо было учить. По современным масштабам стройка эта была маленькой, одна куйбышевская турбина могла заменить таких сто, если не больше, но процессы строительства в принципе были схожи. И потому он, наскоро позавтракав, бежал обычно в контору, быстро просматривал почту, подписывал необходимые бумаги и спешил сюда. Не забывал он побывать и у Анежки, хотя поговорить удавалось не всегда. Сейчас, в конце рабочего дня, он решил зайти к ней. Измазанная, в грубых штанах и куртке, она и на этот раз показалась ему совсем маленькой, даже чем-то похожей на неостриженного мальчишку. Чтобы побыть возле нее подольше, он взял у нее инструмент и начал ровнять глину на стене.

— Ну как, хорошо?

— Да нет же! — засмеялась она и показала, как нужно делать.

— Придется тебя в мастера переводить, — пошутил он, довольный ее успехами.

— А что ж мне, всю жизнь картошку чистить?

— Конечно нет... Но тяжеловато тебе тут.

— Нет, здесь мне больше нравится, чем на кухне.

— Отчего бы это?

— Тебя вижу чаще! — плутовато сощурила она ласковые черные глаза.

— Ого! — удивился Алесь. — Ты подшучивать надо мной начинаешь...

Алесь никогда еще не видел ее такой смелой и озорной. Сколько он ее знал, она непрерывно менялась, как полевой цветок, который сначала выглядит малозаметным бутоном, затем осторожно приоткрывает кончики лепестков, а потом непрерывно меняет краски и оттенки, все время оставаясь самим собой. Если бы Алесь увлекался поэзией, он пришел бы к выводу, что в этом и состоит красота женщины.

Всякий раз в ней обнаруживалась новая глубина, новое качество характера, новый оттенок чувства. И что самое главное — в любом новом качестве она становилась ему еще ближе, роднее, словно поднималась, приближалась к нему по извилистой тропинке в переменчивом весеннем свете. Иногда в состоянии восторга он готов был всерьез уверовать в достоверность древней легенды о том, что мужчина и женщина являются двумя половинками одного существа, насильно разделенными и обреченными всю жизнь искать друг друга, — он читал об этом на первом курсе института и тогда смеялся над наивностью поэтического вымысла... Не замечал он только одного, — что и сам причастен к этим переменам в ней, что многие из них — это отсвет и отзвук того, что родилось и происходит в нем самом. Они оба взрослели, оба старались стать лучше, чтобы еще больше нравиться друг другу. Любовь, как весна над цветком или гранильщик над алмазом, трудилась над их мыслями, чувствами, характерами успешно, что, к сожалению, бывает далеко не всегда...

— Анежка, — сказал Алесь дрогнувшим голосом, — знаешь, Анежка, больше я без тебя не могу...

— И я тоже.

Ему показалось, что Анежка не принимает его слов всерьез, и он попросил:

— Перестань шутить...

— Я не шучу!..

Он попытался схватить ее в объятия, но она отбежала:

— Перепачкаешься!

— Пойдем домой... Все уже закончили работу, и нам пора.

— Пошли...

Отношения их давно перестали быть тайной для окружающих. Шли они к бараку стежкой мимо леса, и Анежка, расшалившись, несколько раз сталкивала Алеся в снег, а он только обещал умыть ее снегом. Потом она внезапно притихла и сказала:

— Приходила Зосите...

— Ну и что?

— Говорила, что была у моих родителей... Отец на чем свет ругает Пранаса Паречкуса, а мать плачет.

— Может, они теперь и на меня посмотрят иначе?

— Я почти уверена.

— А пан клебонас?

Анежка еще раз столкнула его в снег...

— Где же этот Паречкус шатается? — неизвестно кому задал вопрос Алесь.

— Лишь бы подальше отсюда...

— Далеко не убежит!.. Вот увидишь — поймают…

— Тогда скорей бы, а то я домой идти боюсь.

— Совсем ты ребенок, Анежка! Он теперь боится «Пергале» как черт ладана...

Зашли к Анежке... За перегородкой она переоделась и стала еще привлекательнее. Он поцеловал ее, она припала к нему, ответила на поцелуй и высвободилась.

— Давай поужинаем...

Это был их первый ужин с глазу на глаз. Он смотрел на ее округлые плечи, на ее белую шею с завитками волос, на ее стройные ноги и... покраснел от досады, вспомнив свою встречу с Лизой в Минске.

— Ну, перекусим? — услышал Алесь и сразу же присел к столу.

Анежка вынула из шкафа графин наливки, спросила:

— Может, и это?

Алесь кивнул головой... В этот момент он думал о том, что не надо ему никаких особняков и богатых квартир, была бы только она...

— Знаешь что? — начал Алесь, когда они выпили. — Пойдем-ка к моей матери и скажем ей: так и так, мол...

Заметив, что Анежка нахмурилась, прибавил:

— И к твоим родителям тоже...

— Все это не то, — несколько неуверенно начала Анежка. — Знаешь, о чем я думаю, когда остаюсь одна?