Там мы встречались, и потом я уже сам вез детей домой. Иногда сворачивали к снежной горке и еще часок катались с нее все вместе.

Вот в чем я постоянно принимал участие, так это в подготовке к семейному новогоднему празднику. У нас в доме всегда была настоящая, живая елка. Жена покупала ее сама: брала санки и шла с кем-нибудь из детей на елочный базар. Там покупала самую большую елку – чтобы она обязательно доставала до потолка комнаты. Домой везли ее на санках, придерживая руками ветки со всех сторон. Ну, а потом звонок мне: «Пап, а ты когда с работы придешь? Скоро?» Это был сигнал о том, что сегодня меня ждут домой пораньше для того, чтобы поставить в большой комнате елку…

Открывая дверь в нашу квартиру, я сразу чувствовал запах оттаявшей от мороза хвои, смешанный с запахами кухни, на которой уже пеклись праздничные сладости к новогоднему столу. Весь вечер мы с детьми наряжали елку: развешивали на ней огни, цепляли за ветки игрушки, конфеты и грецкие орехи, обернутые в серебряную фольгу. Каждый старался спрятать подальше свою «заветную» игрушку, для того, чтобы победить в нашей семейной игре «Найти игрушку на елке по ее описанию».

Новый год был самым любимым праздником в нашей семье. Дети радовались наступившим зимним каникулам и многочисленным подаркам, получаемым и дома, и в школе, и на заводском детском празднике. Радовались они и тому обстоятельству, что я в эти дни больше бывал дома – приходил пораньше со «своей работы».

Так уж было заведено в нашей семье: самое главное – моя работа. Потом дети, а потом уж мы сами с женой. А потому, не оставалось у нас времени на отдых вдвоем, не ездили мы на курорты или в туристические поездки.

Катя, правда, несколько раз «отдыхала» с детьми. Первый раз она отправилась на берег Черного моря в Сухуми летом 1954 года, взяв с собой двенадцатилетнюю Нэлли, шестилетнюю Лену и полуторагодовалую Наташу.

Они сняли комнату в доме большой грузинской семьи, в которой оказалось множество друзей-ровесников для наших девочек. Вся эта ватага каждый раз присоединялась к моим детям, когда те ходили купаться на море. И Катя с маленькой Наташей на руках вела всех на пляж. А там, попробуй, уследи за всеми в море!

Через месяц, когда семья возвратилась домой, дети наперебой рассказывали мне о горах, о море, о волнах и по очереди предлагали послушать шум морского прибоя, прикладывая к моему уху свои сувениры – морские раковины. А я виновато смотрел на уставшую жену и понимал, что я все равно не смог бы поехать с ней, разделить ее заботы…

Почти каждое лето мы отправляли детей в пионерские лагери. Они возвращались домой окрепшие и довольные. Лесной воздух и лагерный режим делали свое дело. В лагере они участвовали в художественной самодеятельности, занимались спортом. Помню, как-то приехали мы с женой на лагерный праздник к Лене и удивились, когда стали объявлять победителей спортивных соревнований – все грамоты за первые места по легкой атлетике получила наша дочь, ставшая абсолютной чемпионкой лагеря.

Меньше всех в лагерь ездила наша младшая дочь. Наташа часто болела, и нам жалко было оставлять ее без родительской опеки. Слабое здоровье, хрупкое телосложение, постоянно плохой аппетит не позволяли нам отпускать ее от себя. И надо же такому случиться, что она первая из детей уехала учиться в другой город! Наташе было всего восемь лет, когда она прошла конкурс в Пермское хореографическое училище, и через полгода жена повезла дочь в Пермь устраивать в общежитие училища. Маленькая Наташа в то время мечтала только о балете!

Вообще, надо сказать, что дети у нас не были «проблемными». Конечно, трудности переходного возраста были у каждого из них свои: Виктор рано начал курить, хотя у него были слабые легкие, Нэлли могла встречаться с подругами в ущерб своей учебе в школе, Лена перестала учиться на «отлично» из-за своих спортивных тренировок, Наташа часто обижалась и плакала, как нам казалось, без особого повода… Но кто же из нас не был трудным ребенком в возрасте 10–15 лет? Так что, грех нам было жаловаться на своих детей…

После того, как в 1949 году мы переехали в Ижевск, нам стало легче поддерживать постоянную связь с моими родными, жившими на Алтае, в Томской области, в Нижнем Тагиле. И как только мы получили отдельную двухкомнатную квартиру, сразу стали приглашать к нам в гости родственников – как моих, так и Катиных. Сами же, из-за моей постоянной занятости, очень редко выбирались к ним.

Моя мать Александра Фроловна Калашникова прожила со своим вторым мужем, моим отчимом, Ефремом Никитовичем Косачем более двадцати пяти лет. В 1950-х годах они несколько раз приезжали к нам в Ижевск из Томской области. Тогда они жили уже не в Нижней Моховой, а на родине Ефрема Никитовича в районном центре Асино. Перед самой войной им разрешили возвратиться в родные места, и они переехали туда, откуда в 1930 году выслали семью отчима.

Мы не виделись почти двадцать лет. Время сделало их похожими друг на друга – оба были такие спокойные, маленькие, аккуратные. Мама превратилась в рыжевато-седоватую старушку, полную, но статную. Отчим стал очень симпатичным старичком благообразной внешности, с бородкой. Он был всегда исключительно тактичным и вежливым. Моя жена Катя восхищалась его предупредительным отношением ко всем нам, но особенно, к моей матери Александре Фроловне.

Помню, как всякий раз волновалась Катя, готовясь к приезду свекрови и свекра. Как пыталась она развлекать дорогих гостей! Она показывала им наш город, пруд, возила их в лес. И, непременно, дарила что-нибудь из одежды. Свекру покупала новые рубашки-косоворотки и примеряла на него «городские» костюмы, а свекрови дарила платки, кофточки или отрезы ткани, из которых сама же что-нибудь ей шила.