Письмо оказалось своеобразным. Саймон в нем действительно не упоминался. Да вообще никто не упоминался, даже сама Роуз! Просто огромный список вещей, которые ей купили, с пометками, что сколько стоит. А в конце приписка: «Только прошу, не показывай письмо Кассандре. Ужасно ведь, что у меня столько красивых нарядов и всяких милых штучек, а у нее — ничего. Но ты не девочка, завидовать не станешь. Как хорошо, когда можно поделиться с кем-то радостью!»

— Зуб даю, я знаю, почему она составила такой список, — сказал Томас. — Пытается убедить себя, что брак по расчету того стоит. Пустяки! Не вижу повода переживать. Женщины всегда выходят замуж по расчету, всем известно. В любом случае, для нас это дар Небес, пусть для Роуз приложил маленький подарочек и дьявол.

— А как же Саймон?! — возмутилась я.

— Саймон? Его не спасти. Помнишь, когда мы в последний раз гостили в Скоутни? Ну, перед отъездом Коттонов в Лондон? Так вот, пока мы гуляли вокруг конюшен, он упомянул имя Роуз сорок два раза. Я считал! Лошадям, наверное, осточертело постоянное Роуз-Роуз-Роуз…

Я возразила, что подлинных доказательств равнодушия Роуз у него нет. И все же мое сердце, окрыленное надеждой, радостно затрепетало. Ведь и правда странно, что она ничего не пишет о Саймоне! Разве не хочется влюбленной девушке постоянно рассказывать о женихе? Да я сама вывожу имя Саймона на каждом подвернувшемся клочке бумаги! (А потом дергаюсь: точно ли разорвала?)

Когда Томас ушел делать домашнюю работу, я достала единственное письмо, полученное от сестры. И оно убило всякую надежду. Что может быть определеннее, чем «До чего же чудесно любить Саймона, до чего все чудесно!»? А вдруг она себя обманывает, как предположил Томас? О Саймоне действительно почти ничего нет. И конец письма пронизан грустью: она пишет об одиночестве, о том, что сидит в ванной, пока не повеселеет.

Господи, если б у меня был Саймон, я бы навсегда забыла об одиночестве!

Лежа в кровати, я попыталась вообразить, о чем бы написала в письме на месте Роуз. О сокровенном вряд ли рассказала бы — тут Роуз можно понять. Но я наверняка уточнила бы, какие платья понравились Саймону, какого он мнения о театральных спектаклях… Да, содержание письма вертелось бы вокруг него.

Или я выдаю желаемое за действительное — верю в то, во что хочется верить? Даже если сестра его не любит, то о чувствах Саймона мне хорошо известно. Но если она его бросит…

До чего в комнате жарко! И открыть окно пошире нельзя: вдруг Элоизе захочется совершить прыжок-полет к рыщущему вокруг замка поклоннику. Ах, Элоиза, поверь, огромный пес с фермы Четыре Камня тебе не пара!

Я приглядываюсь, не ушел ли кавалер… Нет, не ушел. Их там уже двое, стоят на краю рва, только четыре глаза светятся в темноте.

Мне ужасно жалко несчастных влюбленных. Хотя Элоиза особенно к ним не рвется — по крайней мере, вид у нее невозмутимый.

Итак, в голове сложился план действий! Нужно как-то выведать правду. Если Роуз действительно любит, то я не посягну на Саймона даже в мыслях. Уеду. Возможно, поступлю в колледж, как она предлагала. Но выяснить правду необходимо. Нужно увидеть сестру.

В субботу поеду со Стивеном в Лондон. 

Я снова дома.

Напрасная была затея! Отношения с Роуз испорчены, прежнего не вернуть.

Катясь вчера на велосипеде со Стивеном в Скоутни, я вспоминала последнюю поездку в Лондон. Тогда на станцию мы ехали с сестрой… И я начала с ней мысленно беседовать, будто она рядом — даже спросила совета, что сказать новой Роуз. Да, по моему представлению, девушка с приданым ценой в тысячу фунтов не имела ничего общего с Роуз в поношенном белом костюме, с которой я отправлялась в дорогу солнечным апрельским утром. Какой свежестью дышало в тот день все вокруг!

И вчера глаз радовала омытая дождем зелень, только надежд и предвкушения счастья она в душе не будила. Жарко припекало солнце; бесконечные ливни, безусловно, надоели, но слепящий свет тоже раздражал. Лето в разгаре порой безжалостно к падшим духом.

Не ожидала, что буду так легко себя чувствовать наедине со Стивеном. Говорили мы мало и лишь на самые общие темы. При виде него меня вновь начали терзать угрызения совести; за это я — совершенно несправедливо — слегка на беднягу злилась: и так столько огорчений, а тут еще он!

Пока мы ждали поезд, на станцию примчалась выдохшаяся Элоиза; она больше не в заточении, поэтому без помех ускользнула от Томаса и погналась за велосипедами. Оставлять ее на платформе не стоило: однажды мы от нее уехали, а она шмыгнула в следующий поезд — и «допутешествовала» до полицейского участка в Кингз-Крипте. Пришлось Стивену купить специальный «собачий» билет; начальник станции дал ей воды, а нам — веревку для поводка. Всю дорогу Элоиза вела себя паинькой, только при пересадке на лондонский поезд выхватила из рук малыша кусок кекса. Я быстро поблагодарила мальчика за то, что угостил собачку, — в результате он и сам поверил, будто лишился кекса по доброй воле.