Сила Садовника позволяла видеть скрытую сущность вещей. Например, что весь мир буквально пронизывают волны, колебания. Недаром же вначале было Слово… И если ты слышишь это Слово, ловишь эту волну, то ты начинаешь вдруг понимать все сущее – и звучание земли, и музыку сфер, и язык цветов… Поэтому Ричард подал еще документы на филологический и на биологический, куда его также приняли без вступительных испытаний.

Вернувшись в Англию, он вынужден был вновь поселиться у Эрмиджа. Таково было требование Мастеров – следовало учиться смирению, иначе тварь, что жила внутри и время от времени требовала крови, не удержать, сказали ему. К тому же, как бы там ни было, именно из-за этих людей ты живешь и дышишь, учись быть благодарным за любую мелочь.

В «Маковом плесе», как обычно, было полно народу, и когда он вошел – все они замерли и притихли. В памяти еще оставались растерзанные трупы Сесил и Моузера.

Ричард вежливо поздоровался с родней и сел по правую руку от Эрмиджа на правах его единственного, хоть и приемного сына. Но теперь родственники, встретившись с отточенными клинками его взглядов и дерзкой улыбкой, начинали всерьез задумываться, стоит ли с ним связываться. Один только Роджер так ничего и не понял: за эти годы он совсем деградировал, превратившись в жирного слюнтяя, но жажда мести за мать бушевала в нем. И вот, выследив Ричарда в одном из темных коридоров, он решил навешать ему как следует. Но каблук ботинка Ричарда врезался в нос Роджера с такой скоростью и силой, что у бедного жирдяя подкосились ноги… А потом Роджера выволокли на улицу и, снова свалив с ног парой приемов, долго и со смаком макали лицом в ближайшую лужу. После этого Ричарда больше не донимали.

Ему исполнилось шестнадцать, когда в дверь постучали и принесли письмо. Оно оказалось на имя Ричарда Торндайка и являло собой приглашение к одному из лучших стряпчих Лондона. Эрмидж хотел было отправиться с ним на правах опекуна, но Ричард пригвоздил его к месту холодным взглядом и сказал, что с этого момента он сам ответственен за свою жизнь. Адвокат, мистер Гинбош, вручил пухлый пакет, в котором сообщалось, что по достижении шестнадцати лет он, Ричард Торндайк, становится владельцем солидного состояния – сумма стояла просто астрономическая! – и нового дома в Хэмпстеде. А также из конверта выпала записка. Совсем коротенькая, но заставившая его задрожать: «Прости за все. Твой отец».

У Ричарда перехватило дыхание. Он, к вящему ужасу юриста, рухнул на колени и, вцепившись в волосы, горестно вопросил мироздание: «Почему?» Плакать за эти шестнадцать лет его отучили.

Найти следы отца, узнать его имя не удалось, даже прибегнув к помощи Мастеров ордена. Но в новый дом он переехал с удовольствием – жить у Эрмиджа ему было невыносимо физически: очень трудно передвигаться, когда стараешься не касаться стен, предметов, людей, словно все пространство вокруг поражено страшным недугом.

Дом действительно был совсем новый: Ричард даже встретил маляров, уносивших стремянки и ведра из-под краски. Он тут же отозвал в сторону бригадира и сказал, что хотел бы внести некоторые изменения в проект. Тот, шокированный дерзостью мальчишки, возмутился: мол, как можно что-то говорить, даже не посмотрев. На что Ричард ответил, что более чем уверен, что ванных в доме недостаточно и запихнул рабочему в карман пачку банкнот. Тот, отродясь не видевший таких денег, сообщил, что готов приступить к перестройке немедленно.

Теперь Ричард мог полностью отдаться тому, что так любил, – науке и работе над силой Садовника.

В девятнадцать он написал свою первую книгу, в двадцать стал действительным членом-корреспондентом Королевской академии наук.

Тогда же отправился в свою первую экспедицию. Это стало серьезным испытанием, так как ради него никто не стал бы устраивать баню на привале, а его чистоплотность за те годы, что он жил в доме со всеми удобствами, превратилась почти в патологию. Да и признаться своим коллегам по экспедиции в такой проблеме, как страдания от невозможности помыться, было мучительно стыдно.

Ричард закончил тренировку. Вернул мечи на место, снова выкупался, поскольку даже малейший запах пота ассоциировался у него с грязью, чисто выбрился, причесался и, одевшись в простой, светлый и очень элегантный домашний костюм, спустился на кухню…

– Будете делать кофе, сэр? – поинтересовалась Лэтти, вот уже пять лет бывшая у него поварихой.

– Да, – поздоровавшись, весело отозвался он. – А как там наши коричные булочки?

– Уже готовы, сэр.

– Отлично. Давай их сюда.

– Пудрой посыпать?

– Разумеется, но так, чтоб я этого не видел, – и он отвернулся к плите готовить кофе.

– Ох, балуете вы ее! – покачала головой Лэтти.

– Да, и получаю от этого колоссальное удовольствие.

– А я вам, сэр, вот так скажу – были бы вы с ней построже, может, она бы не так капризничала. А то иной раз – уж простите, слышала! – она вам такое скажет, что я не знаю, как вы терпите.

– Я не терплю, – покачал головой Ричард, – я люблю. Это большая разница. И давай больше не возвращаться к этой теме.