– И как тебе это понравится? – сказал он, подзывая Колдера.

Тот бросил взгляд на карту и ухмыльнулся.

– Создается впечатление, будто кто-то играет с нами в Крис Киндл [10] с подсказками. Разберешься – будет тебе сюрприз!

Ричард невесело улыбнулся:

– В детстве мне нравилась эта игра. Меня всегда звали играть в нее, потому что я быстрее других находил подарки. Правда, они были не мои, но это неважно.

– Сыграешь и теперь? – хмуро глянул на него Колдер: ему-то самому подобные развлечения никогда не нравились.

– Да, и как можно скорее, времени у меня, как видишь, – он возвел глаза к потолку, намекая на красовавшийся над головой знак смертника, – времени у меня мало. Поэтому, уж не обессудь, уедем мы завтра пораньше.

– Да, кстати, о твоем приговоре? За что они тебя?

– Странно, что спрашиваешь такое. Алый Гибискус – Цветок Богини. Я не имел права даже пальцем касаться ее.

– Глупости! Это я тебе как Смотритель Сада говорю. Будь ты темным – согласен. Но Светлый уж никак не может осквернить Цветок Богини. Они что, и тебя задурманили?!

Ричард содрогнулся и схватился за голову. Он настолько был не склонен себя прощать, что принял эту кару едва ли не с благодарностью. Но если это сделано специально, допустим, с целью убрать его, чтобы добраться до Джози, то зачем надо было вызывать его к Мастеру-Дракону и устраивать показательное судилище? Можно же было привести приговор в исполнение в любом месте и в любое время! Почему они ждали столько времени? Почему вообще, если так блюдут Цветок, позволили свершиться тому, что свершилось? Зачем высшим посвященным затевать такую аферу? Тут логика давала сбой.

– В орден мне теперь не попасть, поэтому я займусь поисками вот этого острова, – тряхнув головой, чтобы отогнать дурные мысли, сказал Ричард и ткнул в карту, где среди пересекающихся долгот и широт выявился доселе незримый атолл.

– Ага, а я постараюсь разобраться с этими Секретными Сантами, – ответил Колдер задумчиво.

Тут Ричард выпрямился и прикрыл глаза.

– Откуда здесь столько Сорняков? Так и ползут.

– Немудрено, в замке – два Цветка, да и свою чуют.

– Как ты пустил к себе Повилику, Смотритель?

– Она еще не осознает своей силы, – ответил Колдер уклончиво, не желая вдаваться в объяснения, что Мифэнви жалеет непутевую кузину, видя в ней прежде всего человека.

– Скоро осознает.

– Вот тогда и уничтожу.

– Ну что ж, тогда пойдем? – бросил Ричард, все так же не открывая глаз и вслушиваясь в колебания пространства.

– Тебя же запечатали?

– Не бойся, выдрать несколько Сорняков я еще гожусь.

– Ну раз так – пошли!

И через несколько мгновений два демона с пламенеющими крыльями – синий и черный – пронеслись прямо через стену…

Графство Нортамберленд, замок Глоум-Хилл, 1878 год

Гости разъехались.

Первым отбыл Джоэл Макалистер, провожала его Латоя, и надо признать, расстались они почти дружески.

Напоследок он, подмигнув, спросил:

– Признаем ничью? – Латоя кивнула. Он продолжил: – И скажу тебе – эти двое совершенно противоестественно увлечены друг другом. Ладно еще, твои кузен и кузина, только поженились – не натешились еще. Но эти! Женаты уже более полугода – а так и ищут друг друга глазами! Ненормально это!

Латоя согласилась, Джоэл чмокнул ее в светлую макушку и был таков.

Потом уехали Торндайки.

Простившись с ними, Мифэнви грустно вздохнула. Казалось, Глоум-Хилл тоже затих, погружаясь в свою привычную сумеречную дремоту.

Они с Колдером, взявшись за руки, медленно шли к лестнице, у самого ее основания остановились. Мифэнви подняла голову и посмотрела на мужа, тот нежно провел по ее щеке согнутой ладонью, а потом наклонился и легко поцеловал.

– Не грусти, моя Незабудка, зато мы сегодня ужинаем вдвоем, а потом… мы будем танцевать…

– Без музыки? Просто при луне? – поинтересовалась она. Этот вариант ее вполне устраивал. Но Колдер загадочно улыбнулся:

– А вот это – сюрприз! Дождись ужина и меня. – Затем обнял ее за талию и, приподняв личико, проговорил: – Будь сегодня принцессой! Цвети для меня!

Она улыбнулась, светло и нежно, глаза ее сияли, а сердце переполняла любовь, какой она никогда не испытывала прежде. Это чувство звенело натянутой струной меж их сердцами, и представлялось, если та струна оборвется – закончится сама жизнь.