Всем теперь распоряжалась Елена Ивановна. Она велела Игорю разжечь примус и вскипятить воду. Когда все было готово, вооружилась ножницами и ловко (недаром же она была женой военного врача!) разрезала набухший кровью рукав ватной куртки ночного пришельца. Игорь увидел бледно-желтую нечистую кожу и быстрые ярко-алые струйки крови на ней и отвернулся, почувствовав дурноту. А Елена Ивановна с той же решительностью делала свое дело.

Наложив жгут и перевязав раненого, она сказала:

— По-моему, у него кость раздроблена. Во всяком случае, рана тяжелая. Утром надо вызвать врача.

— Но… кого, мама?!

— Доктора Потанина. Я ему напишу записку, и ты пойдешь. Папа был знаком с ним. Он не откажется.

— А можно на него… положиться?

Елена Ивановна посмотрела на сына удивленно, пожала плечами, сказала просто:

— Он же приличный человек. И старый врач!

Остаток ночи Ступины провели на ногах. Забейворота не приходил в сознание. У него начался бред… Он метался по кровати, хриплым, горячечным голосом выкрикивал:

— Вон они — гляди!.. Огонь!.. Бей гадов!.. Огонь!..

Елена Ивановна прикладывала холодные компрессы к его лбу, смачивала потрескавшиеся губы водой, вздыхая, повторяла:

— Господи! И ведь совсем молоденький!

Утром раненому стало хуже. Нельзя было медлить с врачом ни минуты.

Игорь надел шинель и фуражку, на которой теперь не было ни солдатской кокарды, ни пальмовых веточек гимназического герба, сунул в карман написанное Еленой Ивановной письмо к доктору Потанину и уже собрался уходить, как вдруг во входную дверь постучали.

Игорь насторожился. Кто мог стучаться в такую рань? Он подошел к двери, постоял, послушал. Стук повторился.

— Кто там? — спросил Игорь, стараясь не выдавать своей тревоги.

— Это я-с! — раздался за дверью елейный тенорок Григория Ивановича. — Вынужден побеспокоить по неотложному делу-с! — твердо сказал домовладелец. — Прошу отворить.

Игорь отворил дверь. Даже не взглянув на него, Григорий Иванович, как был, в драповом пальто и в новых калошах, прошел через прихожую в столовую.

Елена Ивановна, измученная ночными тревогами, сидела за столом, пила чай.

— С добрым утречком! — сказал домовладелец, не снимая шапки.

Елена Ивановна ответила ему обычной приветливой улыбкой.

— Здравствуйте, Григорий Иванович! Что это вы так рано? Снимайте ваши доспехи, будем пить чай.

— Мне не до чаю, Елена Ивановна! — В голосе Григория Ивановича прозвучали нотки обиды и укора. — Вы знаете мое уважение к вам… и к Сергею Ильичу покойному…

Он замялся. Елена Ивановна отодвинула чашку с чаем в сторону, сказала спокойно:

— Говорите яснее, Григорий Иванович. И без предисловий.

Домовладелец покосился на Игоря, стоявшего у двери в комнату, где лежал раненый, и решительно объявил:

— У вас в квартире, Елена Ивановна, находится посторонний. Я видел ночью… И вы знаете, что это за человек. Я обязан сообщить о нем властям-с! И хотел бы это сделать также и от вашего имени… чтобы у вас потом не было никаких неприятностей.

— Мама! — Игорь сжал кулаки.

Елена Ивановна строго взглянула на сына.

— Обожди, Игорь! Вы не сделаете этого, Григорий Иванович! — Сказала она страстно. — Вы же верующий человек, христианин, это не по-божьи, то, что вы хотите сделать!

— Нет-с, именно по-божьи, Елена Ивановна! — Григорий Иванович переступил с ноги на ногу, и его новые калоши, как бы подтверждая слова владельца, омерзительно заскрипели. — Ложь, Елена Ивановна, — это наитягчайший грех, по нашему учению. Господь требует, чтобы рабы его всегда говорили правду. Всегда-с!

— Говорить правду — не значит доносить, Григорий Иванович.

— А скрыть правду — это значит осквернить душу ложью, Елена Ивановна!

Из спальни донесся тихий стон раненого.

— Но вас же никто не спрашивает про этого человека! — сказала Елена Ивановна.

— А могут прийти и спросить, — перешел на шепот Григорий Иванович.

— Если придут и спросят, мы скажем, что у нас никого нет, и нам с вами поверят. — Елена Ивановна прижала к груди руки. — Мы спасем человека, Григорий Иванович!

Домовладелец затряс головой:

— Не приму греха лжи на душу свою, Елена Ивановна. Не приму-с!