Шрифт:
— Кого там дьявол еще принес? — спросил кто-то в углу хриплым со сна басом.
— Военного корреспондента «Мурзилки», — сказал В.
— Только тебя тут не хватало! — отозвался бас. — Устраивайся, Мурзилкин, если найдешь место, но потише.
Мы нашли свободное местечко на полу у стены и легли, спиной друг к другу, свернувшись калачиком. Я чувствовал, что В., так же как и я, подавлен тем, что произошло, что он изнемог физически и нравственно еще больше, чем я, и нуждается в словах ободрения, но боже мой, как мне-то самому хотелось услышать от кого-нибудь те же ободряющие слова!
Я спросил В. шепотом:
— Вы спите?
Он не ответил. Я поднял воротник шинели, закрыл глаза и словно провалился в черный, тихий, вонючий колодец.
Проснулся я от какого-то топота и громкого смеха. В. толкал меня в бок.
— Просыпайтесь скорей, тут идет целое представление.
Я поднялся и сел, прислонившись к стене. Коптилка уже не горела, затемнение было снято, в окна сочился рассвет. По остывшей избе из угла в угол по диагонали, энергично размахивая руками, твердо и гулко ставя на пол прямую, не согнутую в коленном суставе ногу в громадном сапоге, вышагивал русский гигант в гимнастерке с двумя маленькими кубиками в петлицах. Он был ладно скроен, и ладно сшит, и картинно красив той же исчезающей исконно русской былинной красотой, которую теперь можно встретить разве лишь в глубине костромских лесов или в деревнях архангельского поморья.
Я подумал, что он похож на васнецовского Добрыню Никитича, побывавшего в парикмахерской, где ему сняли бороду и причесали на современный манер.
Глядя на вышагивающего богатыря влюбленными глазами, В. тихо сказал мне:
— Вы знаете, что он им показывает? Наш будущий парад в Берлине!
Безбородый Добрыня в гимнастерке с двумя кубиками дошагал до противоположной от нас стены и, твердо приставив ногу, замер по стойке «смирно».
— Учитесь. Вот это и есть настоящий церемониальный марш! — сказал Добрыня.
— Под Тулой! — ядовито бросил кто-то из угла.
В избе дружно захохотали.
— Дурак ты, братец! — беззлобно отозвался Добрыня. — Настоящая война — она ведь только начинается.
Мы с В. поднялись и вышли на улицу. Легкий морозец сковал грязь, дул ледяной слабый ветер, кое-где на небе виднелись бледно-голубые промоины, погодка была славная. Я опять вспомнил Пушкина: «Дохнул осенний хлад».
По дороге на Тулу сплошным потоком по-прежнему двигались грузовые и легковые машины, конные повозки, шли люди в шинелях, многие были без винтовок.
Проехала повозка — ее старательно тянула заиндевевшая мохнатая лошаденка. Правила ею пожилая, румяная, сильно, видимо, озябшая женщина в шинели с петлицами военного врача. Она сидела на замерзшей свиной туше, на белых толстых ресницах свиньи, не тая, лежал снег. Вожжи, которые женщина — военный врач — неумело держала в руках, были сделаны из бинтов.
Мы не заметили, как к нам подошел редактор.
— Как себя чувствует художественная литература?
Я посмотрел на его осунувшееся, потемневшее, улыбающееся лицо и спросил:
— Вы хоть час поспали?
— Прикорнул в машине!
— Какие новости?
— Неплохие! За ночь удалось создать заслон из разрозненных, отступающих частей обоих фронтов, командует наш генерал. Думаю, что немцев задержат.
— А где командующий фронтом?
— С окруженной армией. В бою. Из леса он поехал не на восток, а на запад — выводить войска из окружения.
— Мы двигаемся дальше?
— Нет! Пока остаемся здесь, в многоуважаемом Болоте. Нам отвели здание школы. Надо выпустить номер. Тема: русский народ непобедим. Возьмем ее в историческом разрезе. Идемте, работы невпроворот!.. Школа тут недалеко, здание удобное, я там уже был!..
Мы пошли с редактором. На высоком крыльце избы, в которой мы ночевали, кто-то стоял. Поравнявшись с избой, я узнал в стоявшем нашего Добрыню. Сейчас он совсем не был похож на сказочного, побрившегося богатыря. На крыльце, с автоматом, висевшим на ремне у него на груди, стоял человек среднего роста, с простым, умным, усталым лицом труженика войны.
ВАСЬКА ИЗ УЖОВКИ
Они оба были блондины: обер-лейтенант Вильгельм Хайн из Лейпцига и Васька Сухов, девяти лет, из орловской деревни Ужовка.
Только у обер-лейтенанта волосы были аккуратно и красиво подстрижены по бокам и сзади, а у Васьки висели льняными космами, сплетаясь на затылке в смешные косички, ибо стригли Ваську Сухова из деревни Ужовка три раза в году: под Первое мая, на Октябрьскую революцию и на первое января, в день Василия Великого. В этот день Ваську стригла бабка: она была верующая.
Глаза у обер-лейтенанта Вильгельма Хайна из Лейпцига и у Васьки Сухова из деревни Ужовка тоже были одного цвета — голубые.